Мелвин Брэгг - Дева Баттермира

Беседовали они о деревьях. О них Китти знала все, как, впрочем, и о живности, водившейся в здешних краях. Китти с воодушевлением рассказывала о новых берлогах, о лисице, которая укусила за ухо щенка, о сове, схватившей крысу. Поведала она и о том, что слышала вой волка, хотя уже давно было известно: последнего волка в Англии убили несколько лет назад в сорока милях к югу, рядом с заливом.

Одного лишь присутствия Мэри было довольно старой женщине, о большем она и не мечтала. Она ничего не желала слышать ни о каких деревенских сплетнях и новостях. Мэри лишь однажды упомянула о Томе, догадываясь, что его столь нежданная женитьба не вызовет никакого интереса у Китти. Сторонний наблюдатель, питая даже самые искренние симпатии к этому несчастному существу, тем не менее наверняка назвал бы ее старой каргой. Однако ж Мэри знала ее куда лучше всех прочих. В ее представлении голос Китти звучал столь же естественно и гармонично, как журчание стремительного потока, шелест ветра, как те звуки, что носились над долиной по ночам. И все же, несмотря на все свои странности, Китти была обычной женщиной, когда-то, в стародавние времена, молодой и красивой, как сама Мэри. У нее был избранник, а затем случилось несчастье, и она, потеряв любимого, нашла в себе силы жить дальше, сохраняя в душе верность своему суженому. Эта одетая в лохмотья старуха пробуждала созвучные струны в душе юной подруги.

— Ты берешь для нее табак из моих запасов, ведь так? — Этими не слишком приветливыми словами отец встретил Мэри по возвращении. Девушка тут же во всем созналась. Джозеф хотел уж было по привычке отругать ее, но на сей раз сдержался. Он и без того с каждым годом все больше опасался, что его сокровище вскорости ускользнет от него. Свадьба Элис стала для него самой неожиданной и желанной отсрочкой.

— Она всю свою жизнь терпела сплошные невзгоды, — заявила Мэри в ответ. Ее недомолвки выводили его из себя и даже пугали.

— К нам прибыл прекрасный молодой джентльмен со своей леди, приехали они в легком экипаже и сейчас отдыхают в гостиной, пьют чай. — Он помолчал, его снедали муки совести от того, что он вот так беззастенчиво выставляет ее на всеобщее обозрение. — Ты не могла бы сходить и узнать, не угодно ли им чего-нибудь еще? Я не без основания полагаю, что они прибыли сюда с такой поспешностью, дабы полюбоваться на Красавицу. — И он улыбнулся с мягкой хитрецой, которая давным-давно уже перестала действовать на Мэри. Однако на сей раз она вдруг ощутила щемящий стыд.

Она подчинилась, испытывая в душе отвращение. С каждым днем Мэри все больше и больше ненавидела ту роль, которую ей уготовили, груз, который невыразимой тяжестью ложился ей на плечи, ведь для приезжих она превратилась в достопримечательность, выброшенную на берег и задыхающуюся Рыбку.

Его меланхолия была жестокой и удручающей. В те времена существовали личности, которые пестовали собственную меланхолию, дабы придать себе весомую значимость. Однако хотя Джон Август даже пытался подтрунивать над собой, надеясь, что его уныние именно такого свойства, на него и в самом деле навалилось настоящее отчаяние от безысходности. Он пытался заглушить его смесью вина и опия, но и это обычно весьма действенное средство нисколько не помогало.

Он попробовал проследить причины теперешнего приступа, который, как и все предыдущие, казался ему самым ужасным и безнадежным. Может статься, что, вычислив причину и вскрыв ее, он сумеет начать процесс излечения. На сей раз ему пришлось заглянуть глубоко в прошлое и восстановить события своей поездки, вплоть до того злосчастного вечера, когда он флиртовал со служанкой в гостинице. Он напрочь изгнал ее имя из собственной памяти и запретил его вспоминать. Холодная ведьма, решил он для себя, ведьма, которая никогда не познает пресыщения в этом мире. Она будто бы заронила в него зерно безучастия, и этот жесточайший приступ меланхолии наступил как искупление за тяжкий грех.

Ему хватило сил задумать бегство. Дочь Баркетта запряжет для него лошадь, и он отправится верхом на восточное побережье Дервентуотера в Лодор на плавучую пристань. Ее отец сядет на весла и переправит его через озеро, и уж там они закинут пару удочек, чтобы легкая поклевка подняла ему настроение.

Джон Август прекрасно знал, от чего пытается бежать. Опьяненный наркотиками и вином, он мучился кошмарами, в которых видел беззвучно вопящие лица; перекошенные от боли рты; и все его существо пронизывало осознание унижения и желания одновременно. Он нес ответственность за собственные грехи, за слабости, и в то же самое время он сам был жертвой, закланной — ради чего? Кого заклали на этом монументальном каменном алтаре близ Кесвика? Когда человеческая жизнь была столь короткой и не стоила и гроша ломаного, что мог испытывать человек, кроме страстной жажды жизни, с жадностью впитывая в себя каждое мгновенье своего бытия? Однако на сей раз меланхолия, не отступившая даже во сне, обрушилась на него с холодным свистом гильотины, и он заставил себя проснуться, чтобы эта свистящая сталь не рассекла дрожащую, исходящую холодным потом плоть.

Дочь Баркетта сидела на жеребце с грациозностью истинной леди, сошедшей с гобелена. И Хоуп чувствовал, как его тело возжелало соединиться с нею. Он должен был жениться на такой вот женщине — красивой, будничной, покорной, такой же чувственной, как залитый солнцем лес; возможно, он даже сделает ей предложение. Он мог бы рыбачить с мистером Баркеттом — они уже успели поймать в сеть прекрасную щуку и двух пеструшек. Он мог бы бросить все эти грандиозные планы, отказаться от фантастических амбиций и остаться тем, кем он был от рождения: жизнерадостным сибаритом, любимым и любящим человеком, нашедшим в жизни свое место под солнцем. Он не торопясь помог девушке спуститься, прекрасно осознавая, каковы планы Баркетта на его счет, и вполне замечая поощрительное внимание старого хитреца. Пальцы полковника сомкнулись на затянутой в корсет талии, в то время как полуоткрытая грудь девушки вскользь коснулась его груди, а бедро небрежно задело его ногу. В сию же секунду он словно бы увидел крохотный просвет в нависших над головой тучах его страданий, однако насладиться этим светом ему не довелось. Его путь пролегал в ином направлении. Он забрал у нее лошадь и отправился один.

Он ехал верхом в долину Борроудейл, устье которой открывалось всего в паре миль от Кесвика. И хотя Хоуп прожил в этом краю не больше недели, ему казалось, будто все здесь знакомо ему с рождения. Однако Борроудейл изумил его. Хоуп намеренно выбрал этот, самый достопримечательный, окружной путь до Баттермира именно оттого, что был весьма наслышан о богатых марганцевых рудниках в долине Борроудейл. Разработку руд здесь разрешалось вести всего раз в семь лет, дабы оградить залежи от быстрого истощения и должным образом контролировать продажу этого уникального минерала, который применялся во множестве областей, начиная от пороха для ружей и заканчивая красками. Джордж Вуд намекал, и довольно откровенно, насчет «парней», которые знают, как миновать охрану и проникнуть на рудники ночью. Он дал понять, что существуют оживленные тропы, проложенные контрабандистами через самые высокие горы, и ведут они прямиком к побережью, где руду переправляют в Ирландию или обратно в Ливерпуль и Суонси. Джона возбуждала сама мысль о возможной наживе, и исходя из таких соображений он приговорил благородного Александра Августа к обязательной поездке по туристическим местам Озерного края — в Челюсти Борроудейла. Он рысью миновал Лодорские водопады, не испытывая ни малейшего желания остановиться и полюбоваться на них.