Бэла Прилежаева-Барская - Крепостной художник

Но задумываться над настроением своих крепостных и вообще ломать голову над каким бы то ни было вопросом было не в правилах графа.

Тропинин, не понимая, зачем так неожиданно вызвал его в деревню граф, ждал себе самого худшего. Однако скоро обнаружилось, что барин на него не только не гневается, но даже милостиво к нему расположен.

Привыкал понемногу Василий Андреевич к новой своей жизни.

Грустно было видеть, как в заботах и труде состарилась мать, как отцвела Дунюшка в монотонной жизни графининой девушки.

Вспоминая прошлое — годы учения, картины и музеи, профессоров и товарищей, он чувствовал себя богачом и счастливцем по сравнению с братьями и сестрами, даже не слыхавшими о той жизни, к которой прикоснулся он.

С утра до ночи занят Василий Андреевич. Он руководит постройкой церкви в Кукавке, пишет образа и хоругви, но приходится и красить кареты, исправлять колодцы, учить рисованию графских детей и… являться к обеду в белых перчатках — старшим лакеем. Но всё же иногда перепадает часок, когда можно, вот как сейчас, побыть одному.

Густая лесная поросль и каменистые скалы отделяют его от усадьбы. Можно ещё раз перечесть два десятка строк, набросанных торопливой рукой Саши Варнека. Собственноручная Сашина писулька опровергает ложную весть, — недавно только пришло сообщение, якобы Варнек внезапно умер на чужбине…

Нет, нет, он жив! Работает, счастлив, пишет большую картину. Кто знает, быть может, судьба снова столкнёт их когда-нибудь?!

Всё глубже, всё дальше, замечтавшись, уходит в лес Василий Андреевич. Тропинка, поднимающаяся в гору, круто вдруг оборвалась. Под горою с шумом и клокотом сбегает ручей. Противоположный берег порос высоким папоротником и кизиль-деревом.

Василий Андреевич остановился. Как не похожи эти дубовые, буковые чащи на молчаливые хвойные леса его родной Новгородской губернии!

Гористые дороги, бурливые серожёлтые речки, неожиданные источники свежей и вкусной воды — всё привлекает, очаровывает его.

Нравится ему и певучий говор здешних жителей, и цветистый убор женщин, широкоплечие, но сухощавые парубки с упругой походкой горцев, и старый дед Нечипор, напомнивший чем-то Рембрандтовского Яна Собесского.

«Выше натуры я ничего не знаю», — поучал его Варнек не раз. И «натура» теперь заменила Тропинину и Академию, и Эрмитаж, и профессора Щукина.

«Подолия стала моей Италией», — улыбнувшись подумал Василий Андреевич.

Из-под горы неожиданно показалась девушка; небольшого роста, стройная, гибкая, она двигалась быстро, легко, казалось, едва задевая землю.

Заплетённые тугими косами тёмные волосы золотились на солнце, солнце золотило её щёки, и в глубине ореховых глаз, которые она застенчиво подняла, поравнявшись с Тропининым, дрожали красноватые огоньки.

По какому-то необъяснимому побуждению Василий Андреевич остановил её. Лицо её показалось знакомым: действительно, он видел её в хате деда Нечипора; зовут её Ганна.

Признав Василия Андреевича, Ганна рассказала взволнованно, что сгинул неизвестно куда лекарь Прокоп.

— Шукают всюду.

Всё дно реки истыкали баграми, весь лес обыскали, следов не нашли.

— Убежал, — подумал вслух Тропинин, и эта мысль неприятно кольнула его.

Убежал Данилевский, не примирился со евоею участью, не захотел мириться.

— Но куда, куда мог он убежать, кто же мог его укрыть? — взволнованно допытывал он девушку.

Но она молчала, отведя глаза в сторону.

За первой встречей с Ганной последовала вторая, за ней третья… Встречи становились всё чаще. Карие глаза всё доверчивее глядели в его глаза; и, когда однажды случайно Тропинин коснулся ладонью загорелых пальцев девушки, она не отвела своей руки…

Из глубин памяти вставал образ Машеньки. Но с прошлым всё было покончено.

Машенька — свободная девушка, а он крепостной слуга. Быть может, она уже и замужем за купцом из рядов или за консисторским чиновником.

Да и к чему таиться? Побледнел образ Машеньки, потускнел. Рядом с ним другая девушка, не воображаемая, не в мечтах… живая, настоящая и которая, кажется, любит его…

Пользуясь каждой свободной минуткой, потихоньку от всех пробирается Ганна в церковь, когда там работает Тропинин. Забившись в угол, не прерывая молчания, напряжённо следит она, как под кистью художника один за другим оживают холсты. Она водит его в хату своих родных, где старые иконы украинских «маляров» открывают ему новый мир своеобразного искусства.

Длинное высокое каменное здание с одним куполом посредине, с коллонадами по бокам — кукавская церковь — напоминает итальянский храм.

В библиотеке, оставшейся от прежних владельцев, Василий Андреевич отыскал коллекцию старых планов и снимков с сооружённой древности; целые ночи просиживал он за работой, изучая новое для него искусство — архитектуру.

Не один сосед-помещик позавидовал «русскому медведю», что его хлоп [14] Крепостной — «на все руки мастер».

Крестьяне дивились, до чего святые на иконах схожи с «панскими дитями», и граф с удовольствием разглядывал портреты своих дочерей, увековеченные на образах кукавской церкви.

— Твоему Тропинину цены нет, — говаривал брату Аркадий Иванович; и граф, самодовольно улыбаясь, соглашался, что деньги, потраченные на учение Василия Андреевича, не пропали зря.

О таланте Тропинина заговорили соседи. Большие деньги предлагали «ясновельможному пану» за его крепостного художника.

Но граф ни за что не хотел продавать Тропинина.

— Василий Андреевич никому не достанется, — был его всегдашний ответ.

После исчезновения Данилевского граф удвоил свои милости по отношению к Тропинину. Невольно закрадывалось опасение, чтобы другой крепостной не последовал примеру сбежавшего «вора». По понятиям графа, Данилевский был «вор»; он украл у хозяина ценную вещь — самого себя.

Тропинина приглашали нарасхват. Каждому хотелось полюбоваться собой на холсте и оставить потомству своё изображение. Граф не препятствовал художнику принимать заказы. Ему льстило сознание, что паны заискивают теперь перед ним.

— Василий Андреевич, собирайся-ка к пану Волянскому. Видимо, хочется хитрой польской лисе увековечить старую свою образину, — весело проговорил Ираклий Иванович, заходя в классную комнату, где Тропинин давал урок рисования графским детям. Графини Наталья, Варвара и Мария, склонившись над столом, усердно срисовывали стоявший перед ними бюст Аполлона. Старушка гувернантка, мадам Боцигетти, ловко и быстро шевеля спицами, сидела у края стола с неизменным вязанием. Василий Андреевич, склонившись над рисунком графини Варвары, исправлял кое-какие штрихи. При входе графа он быстро выпрямился и сделал несколько шагов в его сторону.