Геннадий Комраков - Мост в бесконечность

— Ну, положим, ткачам потрафляют, требуют установить десятичасовой рабочий день. — Афанасьев оттопырил большой палец, показал себе за плечо. — А какая корысть с этой программы кузнецам? Химикам? На некоторых заводах уже работают по девяти часов… Получается — назад манят! Черт его знает, как рассудить…

Трудно, весьма трудно было разобраться во всем этом, жили в сумерках. Но понемногу, слава создателю, стало проясняться, забрезжил рассвет: в декабре 1900 года за границей вышел первый номер «Искры», а через несколько месяцев в Шуе нежданно объявился дорогой Афанасьеву человек.

Был теплый вечер, дверь в баньку держал открытой — в субботу топили, каменка еще не остыла. Через забор, шлепнувшись о сырую землю, перевалился Пашка Гусев. Глаза вытаращены, взмок от страха:

— Спрашивает какой-то… Усы закручены…

— Кого спрашивает-то?

— Тебя! Прямо так и лепит: Афанасьев, мол, здесь проживает? А я мимо шмыгнул да на свое подворье! Соседи-то глядят…

Федор неслышно подкрался к забору, зыркнул в щелку и обомлел: Бабушкин собственной персоной. На голове шляпа, пальто с бархатным воротничком, тросточка, саквояж… И усы, Гусев со страху не наврал, подкручены… Шесть лет с Иваном не виделись, шесть лет прошло с той поры, когда Федор в последний раз приезжал в Петербург. Как раз тогда и ночевал у Бабушкина; всю ночь толковали… Рассказывал ему о Кренгольме, о брусневской организации, учил конспирировать… Ваня вышагивал по комнате босым, ерошил чуб: «Разобраться, вы и есть наши крестные в революции. Вопрос только, будем ли мы настойчивее и сильнее ваших кружков?» Хорошо запомнилась та длинная ночь и гостеприимство Бабушкина… Пришел черед отплатить добром. Федор распахнул калитку, громко, чтоб услыхали соседи, сказал:

— Входите, сударь! Ежели из торговой фирмы, хозяйка ждет!

Во дворе крепко обнялись, Афанасьев даже прослезился:

— Ну, удружил, Ваня… Ах ты, голубь… Порадовал…

— А как узнал, что я нынче торговый? — смеясь, спросил Бабушкин. — Слух дошел?

— Ничего я не знал, брякнул, что в голову пришло. — Афанасьев вытер слезы, надел очки. — Дай-ка разгляжу хорошенько. Оре-ел!

Паша Гусев понял, что гость для Отца — светлый праздник. Побежал к хозяйке хлопотать об ужине. Вскоре на столе шкворчала глазунья, нашелся и шкалик. Бабушкин очаровал хозяйку — красивый статный молодец, назвался комиссионером из Орехово-Зуева, она, размякнув, выставила к чаю аж три варенья: крыжовенное, вишневое да из ревеня, такое-то не в каждом доме водится.

Бабушкин устал с дороги, Федор уложил его на свою койку. Гусеву строго-настрого приказал глаз не смыкать, сторожить во дворе. Сам отправился в баньку «ко всенощной». У Вани в саквояже оказался бесценный подарок — первый номер «Искры». Слыхать-то слыхал о новой газете, а читать еще не приходилось. Новую свечу разрезал на три кусочка, чтоб посветлее…

Утро встретил — в голове шумело. От бессонья, само собой, но больше от мыслей. Ведь что ни статья в «Искре», то откровение. Зубатова-то, подлеца, разделали! На весь мир ославили, рабочим глаза открыли, что за стервятник… Где это? Ага, вот: «Наряду с провокаторством Зубатов широко пользуется средствами развращения попадающих в его лапы неопытных или слабохарактерных людей». Теперь, надо полагать, многие поостерегутся организации, которую жандарм сколачивает для рабочих.

Но главное, конечно, редакционная статья. Называется «Насущные задачи нашего движения». Душа поет, когда читаешь: «перед нами стоит во всей своей силе неприятельская крепость, из которой осыпают нас тучи ядер и пуль, уносящих лучших борцов. Мы должны взять эту крепость, и мы возьмем ее, если все силы пробуждающегося пролетариата соединим со всеми силами русских революционеров в одну партию, к которой потянется все, что есть в России живого и честного». Живое и честное… Это ведь каким надо быть человеком, как надо сильно работать на революцию, чтоб о тебе сказали: подходишь для партии…

Бабушкин проснулся веселым, отдохнувшим. Попили чаю — и снова в баньку. Вчера поговорить не успели толком, а тут уж Афанасьев отыгрался:

— Давай, Ваня, по порядочку… Что ты, как, зачем? Какие в центре новости?

— Насчет меня уже было — торгую помаленьку, — засмеялся Бабушкин, блеснув глазами. — В общем, так… По заданию Ленина налаживаю связь «Искры» с центрально-промышленным районом…

— Постой, постой, — прервал Афанасьев. — Это кто — Ленин?

— Старика помнишь? Ну, показывал тебе в Петербурге… Вот он и есть. Сейчас, Афанасьев, надобно «Искру» изо всех сил поддерживать. Ленин просит — матерьяльчику поболее, матерьяльчику!

— А как же, Ваня, Петербургский «Союз борьбы»? — тихо спросил Федор. — Ведь его тоже Ульянов создавал. А нынче с «Искрой» не помирятся…

— Эх, Федор Афанасьевич, времени у нас маловато, в обед уехать должен! — воскликнул Бабушкин. — Но я вот что… Помнишь, ты мне рассказывал о Брусневских ружках? Хорошее было дело, спорить никто не станет. Ну, а если их примерить к сегодняшнему дню?

— Какой разговор, кустарничали…

— Во-о, правильное слово! И нынешний «Союз борьбы» кустарничает. Отстал от жизни, что было в нем доброго, увязло в прошлом… Ползает в ногах «Рабочего дела», на «Искру» огрызается… А «Искра», сам видишь, кровная наша… Так что, надеюсь, от тебя без статейки не уеду. Давай-ка обмозгуем, чего бы такое из Шуи преподнести…

— Задача. — Федор удрученно пожал плечами. — Здесь не очень, чтоб… Около меня несколько парней держатся, Паша вот Гусев, другие… А в остальном — глухота. О чем же писать?

— Не понял, Афанасьич! — Бабушкин хлопнул себя по коленям. — Сколько у вас кружков да какие они — публиковать не станем, полиция грамотная… О жизни надобно. Что происходит, где, как ведут себя хозяева… Такой нужен матерьялец, что в других газетах не нанечатают. Понятно?

— Такого полно, — уверенно сказал Федор, — да только и вы не пропустите…

— Например? — воскликнул Иван.

— Ну-у, например, сынок фабриканта Павлова триппером заболел… Подходит? — Афанасьев усмехнулся, глядя, как у Ивана вытягивается лицо. — Вот то-то и оно, не пропустят… А Павлов, подлец, на фабрике бардак устроил. Сам, козел старый, девицам прохода не дает и сынков в разврат вовлек…

Бабушкин задумался. Федор Афанасьевич, покуривая, смотрел в окошко. Капало с крыши, около забора на солнцепеке золотистой точкой светился цветок торопливой мать-и-мачехи.

— А давай рискнем! — Иван решительно подсел к столу. — Испыток не убыток. Ну-ка, подробнее…

Решительность Бабушкина нравилась. Федор Афанасьевич придвинулся поближе:

— А фабрика большая, три тыщи у Павлова работает. Хозяин пьет до опупения…

В готовом виде заметка выглядела так: «Из Шуи пишут о возмутительных порядках на ситцепечатной, ткацкой и прядильной фабрике Павлова (до 3000 чел.). На этой фабрике хозяин с сыновьями в полном смысле слова развратники, и один из сыновей доравратничался до сумасшествия и теперь находится в психическом недомогании и получил дурную болезнь. Благодаря всему этому трудно какой-нибудь девушке остаться в полной безопасности от этих наглых, бесстыдных представителей русского капитализма и столпов отечественного правительства. Хозяин имеет особых работниц, которые стараются совращать молодых девушек. Из фабрики Павлов сделал своего рода гарем. Глядя на хозяина и его подлых сыновей, и служащие позволяют себе мерзости… На фабрике есть много станков, покрытых рогожами, потому что хозяин боится нанимать на свою фабрику мужчин из страха перед бунтом, женщины же на этих станках работать не могут по недостатку физической силы».