Димитр Димов - Осужденные души

Изнуренная порывами своего воображения, Фани заснула только под утро. Когда она проснулась, комната была залита солнечным светом. Она встала и посмотрела в окно: был роскошный весенний день, но под ярким солнцем, под синим небом, которое теперь приобрело кобальтовый оттенок, кастильская степь была здесь такой же бедной, такой же бесплодной, красновато-бурой и песчаной, как и повсюду. На шоссе перед постоялым двором Джек копался в автомобильном моторе. Испанский бродяга, в лохмотьях, с сумкой через плечо, медленно брел, опираясь на палку, куда глаза глядят.

Фани быстро оделась и вышла в зал. Клара и Мюрье еще не появились из своих комнат. Рамонсита мыла пол, а хозяин, уже без серьги и живописного платка, с карандашом в руке что-то подсчитывал за прилавком. Фани подошла к нему и спросила, встал ли монах.

– О, он давно уехал, сеньора! – ответил хозяин.

– А вы не знаете, откуда он?

– Нет, сеньора.

– А его имя?

– Нет, сеньора.

– Разве вы не заносите имена постояльцев в книгу? – спросила Фани раздраженно.

– Кто станет обременять такими формальностями святого человека!.. – ответил хозяин.

– А Лоренте и полицейские не записали его имя?

– Не знаю, сеньора. Кажется, они предложили ему подписать акт об увечье, но потом решили, что лучше ему не подписывать.

Это Фани уже не интересовало. Она опять ушла в свою комнату и опустилась на стул. Монах исчез бесследно.

В скверном настроении, усталая и равнодушная, Фани села в такси, ожидавшее ее у входа в отель «Палас», чтобы ехать в суд.

Вот и наступил наконец этот полный напряженного ожидания день, когда должно было разбираться дело Джека, возбужденное Конфедерацией рабочих. Уже целый месяц все левые и правые газеты вели яростную полемику вокруг происшествия на уединенном постоялом дворе между Деспеньяторосом и Авилой. Наконец-то испанцы увидят, защитит ли республиканский суд своего гражданина, рабочего-литейщика Карлоса Росарио, или уступит нажиму чужестранных сил п освободит Джека Уинки. Коммунистические и социалистические газеты и с ними орган анархистов требовали примерного наказания виновного, в то время как правые поднимали оглушительный шум, протестуя против красной диктатуры в стране. Впрочем, эта диктатура ничуть не мешала им орать во всю глотку. Они даже ставили всем в пример героизм американца, который прибег к законной самозащите, чтобы отстоять честь своей невесты. Того, что Клара Саутдаун была теперь скорей невестой Мюрье, они не знали.

Было чудесное майское утро, и Мадрид утопал в весенней зелени. Трамваи весело звенели, птички щебетали, прохожие заигрывали с красивыми девушками, а те улыбались молча и сдержанно – как того требовало приличие – в ответ на эти вольности, на эти жизнерадостные испанские piropos, [29]не циничные, не оскорбительные, а просто веселые и изящные. Но дурное настроение не покидало Фани. Все казалось ей ненужным и скучным. Даже дело Джека ее почти не интересовало. Уже много недель она разыскивала монаха, но не могла его найти.

Целый месяц она напрасно колесила по горам Леона, Кастилии и Наварры, расспрашивала о нем хозяев постоялых дворов, всех случайно встреченных кюре, бродяг, постовых гражданской гвардии. Монах как сквозь землю провалился. Впрочем, глупо было думать, что Фани сумеет разыскать кюре, не зная ни его имени, ни местожительства. Только один раз она напала на неясный след. Хозяин постоялого двора «Вирхен де Ковадоига», близ Гредоса, вспомнил, что в его заведении ночевал один отец-иеузит, но без мула. Наружность его точно совпадала с описанием сеньоры. «Muy jovencito, muy саго е muy santo», [30]– как объяснил хозяин. Но он тоже не внес его имени в книгу, несмотря на непреложное требование закона. Сам отец попросил его не делать этого. Разве мог он не внять просьбе божьего служителя? За это отец окропил постоялый двор святой водой и благословил больного сына хозяина.

Фани вернулась в Сан-Себастьян, где застала несколько писем: от Джека, от Клары и от Мюрье, а также от Лесли Блеймера. Писем своих друзей из Парижа она не дочитала – они были очень длинные и полные скучных подробностей, касавшихся предстоящего судебного процесса. Интересней было письмо Лесли, которому она поручила навести справки о монахе.

Когда Лесли надо было что-нибудь разузнать в Испании, он прибегал к падежному методу – действовал через аристократов. Итак, он обратился к одному набожному мадридскому идальго, дону Алехандро Винярон де ла Пласа, роялисту, поддерживавшему связь с толедским архиепископом. Дон Алехандро спросил его высокопреосвященство, как узнать имя монаха, разъезжавшего на муле в горах между Деспеньяторосом и Авилой. Архиепископ ответил, что это нелегко, потому что все деревенские кюре и монахи пользуются этим животным в горах. Все же дело значительно облегчилось, когда дон Алехандро сказал, что интересующая его особа – иезуит и, вероятно, врач. Тогда архиепископ посоветовал дону Алехандро обратиться к супериору иезуитов в Толедо, отцу Родригесу-и-Сандовалу. Вероятно, Лесли скоро сумеет сообщить Фани то, что ее интересует. В конце письма Лесли высказывал предположение, что, вероятно, этот монах – агитатор монархистов.

Измученная нетерпением, Фани опять бросилась на поиски, на этот раз в горы Арагона, и объехала все дороги, доступные автомобилю. Неподалеку от Уэски она действительно попала на одно собрание монархистов, устроенное монахом, но агитатором здесь был краснощекий седовласый августинец, который с удивительной беспечностью открыто призывал все земные и небесные силы сокрушить республику. Собрание он проводил на постоялом дворе «Апостол Сантьяго», где остановилась Фани. Пообедав бифштексом, спаржей, жареным цыпленком и двумя бутылками вина, отец побеседовал с Фани, но оказалось, что он никогда не встречал монаха, о котором говорила сеньора. Qué lástima!.. [31]Служителей бога в Испании такое множество, что, если они из разных епархий, они почти не общаются друг с другом. Однако сеньора, возможно, сумела бы узнать его имя, если бы справилась о нем в иезуитском политехническом училище на улице Альберто Агильера в Мадриде. И отец удалился на покой, потому что арагонское вино уже стало погружать его в блаженную дремоту.

Фани, перенеся в Туделе тяжелый грипп, вернулась в Сан-Себастьян. Служанка маэстро Фигероа опять подала ей целую пачку писем от Джека и Мюрье, но на этот раз она их даже не вскрыла. Вместо этого она углубилась в «Историю католической церкви», из которой узнала много полезного про апостолов, про святых, про пап и про монахов, объединенных во всевозможные ордена. Там же она узнала, что отцы иезуиты работают преимущественно среди народа, а не уединяются в монастыри. Дойдя до восьмой главы, с которой начиналась история Лойолы и святой инквизиции, она получила повестку – ее вызывали в суд, в Мадрид, как свидетельницу по делу Джека. Тотчас вслед за этим Мюрье позвонил ей по телефону. Он настаивал, чтобы Фани ехала в Мадрид и связалась с адвокатом Джека. Но Фани это не взволновало, и она поехала не сразу. Она чувствовала слабость после болезни и отправилась в Мадрид только на третий день вечером; в спальном вагоне она с грехом пополам вспомнила, о чем они уговорились сразу после происшествия.