Роберт Юнг - Лучи из пепла.

— А какими книгами вы собираетесь укомплектовать вашу библиотеку? — спросил под конец Смое своих собеседников.

— За книгами дело не станет! Нам уже пожертвовали четыре тысячи томов, — ответили профессору.

Тогда Смое пожелал сам ознакомиться с пожертвованной литературой. Оказалось, что все четыре тысячи томов — дубликаты книг американской солдатской библиотеки, разумеется, на английском языке!

— С этого момента, — рассказывает Смое, — история с библиотекой для юношества была для нас исчерпана и мы снова вернулись к идее постройки жилых домов, Было нетрудно установить, что город в это время задумал воздвигнуть на городской территории сто домов для семей, не имеющих крова. Дома должны были оставаться собственностью муниципалитета. Город обязался содержать их в исправности и сдавать остро нуждающимся семьям за 700 иен в месяц (приблизительно 1 доллар 85 центов). Теперь мы знали, как поступать дальше. Нам просто надо было построить четыре жилых дома из запроектированных 100…

В ближайшие месяцы жители Хиросимы имели возможность наблюдать за тем, как профессор Флойд Смое, один из самых уважаемых граждан той нации, чье «новое оружие» буквально за несколько секунд сровняло с землей их родной город, неутомимо трудился, дабы ликвидировать хотя бы мельчайшую долю атомных разрушений и лично компенсировать хоть крохотную часть нанесенного Хиросиме ущерба.

Но какое разительное несоответствие обнаружилось между силами разрушения и силами восстановления! Миллиарды долларов были потрачены на осуществление «плана Манхэттен» [25] Маскировочное название американского плана создания первой атомной бомбы. — Прим. ред. , а строительство велось на медные деньги, на жалкие гроши, которые доброхотные деятели пожертвовали профессору. Лучшие ученые и практики были собраны для создания атомной бомбы, а дома строила небольшая кучка дилетантов, стремившихся обучиться строительному ремеслу. Чтобы произвести на свет «Литл бой» — так весьма ласково окрестили свое детище создатели атомной бомбы, уничтожившей Хиросиму, — была пущена в ход самая совершенная и самая сложная машина, какую можно было себе представить, а в распоряжении Флойда Смое оказалось лишь одно «чудо техники» — небольшая тачка. На ней он самолично перевозил балки от лесопилки к строительной площадке в районе Минимати. Но когда «сэйдзонся» — люди, пережившие атомный взрыв, — видели, как этот человек, которому уже перевалило за пятьдесят, день-деньской таскает строительные материалы, словно он их товарищ по несчастью, они с истинным почтением склоняли перед ним головы.

Наконец первые четыре дома с красивыми садиками в японском стиле, построенные профессором с помощью местного плотника, своих троих американских друзей и двенадцати японских добровольцев, могли быть переданы представителям города Хиросимы. Церемония передачи состоялась 1 октября 1949 года. В своей краткой речи на этой церемонии ученый сказал:

— Те чувства, которые обуревали нас в день, когда мы узнали о трагедии Хиросимы, нельзя было выразить одними только словами. Поэтому мы при первой возможности приехали к вам, чтобы строить дома для людей, лишившихся крова.

В годовой статистике крупного центра Хиросимы за 1949 год четыре вновь отстроенных дома были почти незаметны. Но в сердцах жертв атомного взрыва энтузиаст-одиночка «Доксумое», как они его называли, до сих пор занимает значительное место.

После стычки с австралийским унтер-офицером Кад-зуо М. долго оставался безработным. Его «слава» драчуна быстро облетела весь город, и ни один предприниматель не решался взять на работу этого «возмутителя спокойствия».

К счастью, отец Кадзуо, Сэцуэ М., наконец-то смог опять открыть маленькую патефонную мастерскую. Он занимался теперь не только ремонтом патефонов, но и продажей подержанных пластинок. Дело его процветало, ибо вся Япония была помешана на «рекорд крэйзи» («сумасшедших пластинках»). На четвертом году после атомной катастрофы это увлечение захватило также Хиросиму, превратившись в своего рода манию.

С раннего утра до поздней ночи в городе не смолкал визг патефонов. Люди отстукивали такт кулаками, подергивались всем телом в ритм модных песенок. Из бараков и даже из новых зелено-белых автобусов, битком набитых туристами, доносились любовные вопли чужеземных певиц и хныканье саксофонов, исполнявших «шопинг-буги». Музыка была тем хиропоном, который оказался доступным каждому; ее слушали в самых разнообразных, невероятных сочетаниях: за французской шансонеткой следовал квинтет Шуберта, его сменяла модная японская песенка, заглушавшаяся бурей звуков из «Гибели богов».

Кадзуо ненавидел музыкальный угар, охвативший его соплеменников. И все же он, так же как и все другие, не мог устоять перед ним. Сразу после атомной катастрофы юноша считал, что ужасы, обрушившиеся на людей, погрузят весь мир в молчание, в мертвую тишину, из которой, быть может, родится что-то новое, потрясающее. А вместо этого в Хиросиме гнусавили трубы, тренькали гитары, с притворной торжественностью гудели арфы, звенели и ухали ударные инструменты. Только не думать! Люди не желали ничего принимать всерьез. Апокалипсис они превратили о разменную монету, которую жаждали истратить на оглушающие увеселения.

«Слава» Кадзуо, считавшегося в Хиросиме сорвиголовой, привлекла к себе внимание господина Марагума, хозяина небольшого предприятия, которое уже на протяжении нескольких поколений занималось разборкой и перевозкой домов. По традиции рабочими в этой «гуми» были молодые, сильные и особо задиристые парни, которых «босс» обычно вербовал из числа бывших воспитанников исправительных заведений и отбывших свой срок заключенных. С конца войны, однако, все труднее становилось находить нужных людей, ибо банды гангстеров и «черный рынок» предоставляли «отчаянным парням» куда больше шансов хорошо заработать. А служить у Марагума было трудно и опасно.

Марагума пригласил Кадзуо в свою контору, чтобы познакомиться с ним поближе. Но когда безработный юноша явился к нему, то увидел в конторе не известного всему городу шефа фирмы, а девочку лет четырнадцати с кукольным личиком. Девочка сразу же окликнула его и завязала с ним разговор с необычной для молодой японки смелостью. В первую же минуту Кадзуо почувствовал к своей новой знакомой в школьной форме такое доверие, какого он уже давно ни к кому не испытывал. Юкико напомнила ему Сумико, девочку, умершую у него на руках на следующий день после «пикадона». Юноша начал выкладывать Юкико все, что уже много месяцев камнем лежало у него на сердце.