Идрис Базоркин - Из тьмы веков

— Что ж ты молчишь?

— А это правда? — едва выговорил мальчик.

— Ах ты, кутенок этакий! Неужели я бумагу тебе должен показывать? Вот сейчас узнаешь, Калой я или не Калой! Держись! — крикнул он и, схватив за гриву рядом шедшего кабардинца, потянул его на себя. Конь вскинулся на дыбы. Калой бросил его, поднял Мажита за пояс над головой, потряс в одной руке и сгреб в охапку.

— Ну! Калой я или не Калой?..

Мажит молчал. А потом уткнулся в его грудь и заплакал.

— Иди! — сказал Калой. — Садись на лошадь и скачи! Пусть Орци отдает ягненка! И запомни. Давно еще, когда я был таким, как ты, Гарак мне сказал: у нас мужчины не плачут!..

Но Мажит уже смеялся сквозь слезы. Он соскользнул с рук отца, догнал лошадь и помчался в аул. Калой пошел пешком, подгоняя овцу. У околицы он увидел задыхавшегося от бега Орци, за ним — женщин.

— Да беги! Какая же ты! — укоряла Гота невестку. Но Дали не хотела оставлять Готу, которая была в положении.

— Ничего! Дольше ждала! — с видимым спокойствием ответила она, хотя сердце у самой рвалось наружу.

На этот раз братья не постеснялись обняться. Подбежавший Мажит забрал у отца повод и повел лошадь. Наконец, не выдержав, подбежала к Калою и обняла его Гота. И только потом подошла Дали. Ей можно было не торопиться. Он теперь был здесь. Ее. Надолго. Навсегда…

— Не шумите, — сказал Калой, — а то люди соберутся. Мы ведь только сегодня приехали. Я прямо с поезда…

Во дворе с база донесся запах шерсти и кизяка. Калой остановился. Шумно вздыхала скотина. На башне по-кошачьи мяукала сова. «Все, как прежде…» — подумал он и пошел в дом. Он ожидал увидеть черные каменные стены, бревенчатый потолок с подвешенным оселком, лук для взбивания шерсти, смолистые корни и множество других вещиц. Он собирался ступить на мягкий глинобитный пол. Но пол сверкал белизной вымытых досок, стены и потолок были оштукатурены и выбелены с синькой. Вещицы, веками имевшие свои места, исчезли. Кринки, миски, блюда встали за занавеску на новенькие полки, расположенные друг над другом.

Калой молча прошел в другую часть башни. Всюду была такая же чистота и новизна. Он вернулся к притихшим домочадцам.

Только камин в стене, очажная цепь да черный котел над ней оставались такими, как прежде.

— Наше ли это жилье? — не то шутя, не то всерьез спросил он. Никто не нарушил молчания. — Значит, время пришло и сюда! Хорошо, что хоть очаг, у которого праотцы и матери наши начинали и кончали свои земные дела, остался таким, как был!..

Орци, Дали и Гота стояли придавленные его словами.

— Да нет! Я не против всего этого. Хорошо! Чисто, — сказал им Калой, снимая с себя парабеллум и пояс с кинжалом. — Только куда мне это класть теперь? — Он усмехнулся и снова стал своим, добрым.

— Клади, куда хочешь! Вещи найдут свои места! — повеселев, ответила Дали, принимая от него оружие и черкеску. Орци с восторгом рассматривал парабеллум.

Калой сел на нары. Гота кинулась разувать его.

— Нет. Не ты! — отстранил он ее рукой.

— Но почему? Дай я сниму сапоги! — удивилась Гота.

— Нет, — ответил Калой. — Важнее сапог — племянник… — Гота покраснела и отвернулась. — Пусть хозяйка поможет мне. Она, наверно, соскучилась!

Дали вмиг стянула с него тяжелые солдатские сапоги.

— В них в лесу хорошо будет. А дома надень вот эти. — И она поставила перед мужем новые суконные чувяки на сыромятной подошве, которые всегда шила для него сама.

Калой успел разглядеть Дали. Она раздобрела, и ей это шло. «Хороша! — подумал он. — Очень хороша!» И невольно припомнил Наси, такую же пышную, цветущую… Видно, так и осталась она для него на всю жизнь мерилом женской красоты.

— Возьми себе, — предложил Калой брату пистолет. Но тот наотрез отказался.

— Если бы был такой же второй, я б его все равно выбросил, чтобы ни у меня, ни у других не было! Он только для тебя, для твоего роста!

— А за какие же деньги вы башню так вырядили? — спросил Калой, снова оглядывая комнату.

— Да у меня пара револьверов была… Портсигар дорогой… Продал их… У нас здесь оружию цены нет! — ответил Орци.

Больше Калой об этом не спрашивал.

В хурджинах у него оказались кое-какие подарки для женщин. Мальчику он привез гостинцы от Веры Владимировны. Но куда делся Мажит?

— А, действительно, где он? — удивилась Дали. — Так ждал отца…

Гота, а вслед за ней Орци вышли во двор.

— Поставил лошадей и кончает свежевать барана, — сказала Гота, возвратившись.

— Какого барана? — удивился Калой.

— А он для тебя двух вырастил. Второго, говорит, завтра зарежу, когда к отцу люди придут. Ты можешь не беспокоиться, сын у тебя растет настоящий! — радостно говорила Гота.

— Да как же он там в темноте? — удивился Калой.

— Зажег бага. Видно, как днем.

Калой только покачал головой. В это время Орци и Мажит внесли мясо.

— Полей на руки, — бросил Мажит матери. И Калой с удивлением отметил, как похож на него сын.

Мальчик говорил мягко, но повелительно. «Откуда это? Ведь он меня почти не видел, — подумал Калой. — Сосал еще!» — вспомнил он и улыбнулся. А Мажит вытер руки, вернул матери полотенце и встал у двери. Женщины принялись готовить еду.

— Ну что, отдаст тебе Орци ягненка? — спросил Калой.

— А зачем? Он, конечно, отдаст, — не в силах сдержать радостной улыбки, отвечал Мажит, взглянув на дядю, — но ждать нам теперь уже некого!

— А если гость приедет? — спросил отец.

— Тогда любого зарежем, — ответил Мажит. — Для этого никто особо не выкармливает!

— О! — воскликнула Гота. — Из-за этих баранов мы не раз оставались голодными! Все из-под рук тянул для них!

— А зато мясо какое! — Мажит приподнял кусок баранины. — И курдюк с полпуда! А вы хотели отца сушеной говядиной встретить?

— Молодец! Так их! Мы им за это ничего, кроме кишок, не дадим!

— А кишки знаешь какие? Одно сало! Из них такой бъар [174] Бъар — вареные кишки, сложенные и связанные особым способом. Иногда нашинкованные ливром. Едят их с черемшовой приправой. выйдет, что они с радостью откажутся от мяса! — воскликнул Мажит.

Мать украдкой поглядывала на мужа и сына. Глаза ее сияли от счастья.

— Ну, не оставлять же их в честь моего приезда голодными? Мажит застеснялся. Опустил голову.

— Нет, конечно, — сказал он, с любовью взглянув на всех. Тепло стало на душе у Калоя. В этом доме по-прежнему жила большая дружба. Он отдал сверток Веры Владимировны Мажиту и объяснил от кого.

В свертке оказалось домашнее печенье, немного конфет и заводной матрос. Раскачиваясь, матрос мог шагать на месте.

Научив мальчика обращаться с игрушкой, Калой рассказал домашним о встрече с Ильей Ивановичем и Верой.

Мажит передал матери печенье, не попробовав его, потому что есть одному было неприлично. Матроса он поставил на подоконник.