Роже дю Гар - Семья Тибо (Том 3)

Мое окно. С полдюжины проводов, туго натянутых, пересекают четырехугольник неба, как полосы на фотопластинке. В грозу сверкающие жемчужины дождя скользят вдоль проводов, через каждые три-четыре сантиметра, стекают часами все в одном направлении, но не настигают друг друга. И тогда я не могу ничего делать, не могу смотреть ни на что, кроме этого движения капель.

СЕНТЯБРЬ

1 сентября, 18.

Новый месяц. Увижу ли я его конец?

Снова стал спускаться вниз. Завтракал со всеми.

С тех пор как я перестал бриться (июль), мне уже незачем смотреться в зеркало, которое висит над умывальником. Сегодня в канцелярии я вдруг увидел себя в зеркале. Секунду я колебался, прежде чем признать себя в этом бородатом мертвеце. "Да, астения есть", - согласился Бардо. Сказал бы лучше "кахексия".

Нет, это не может продлиться еще недели.

Англичане взяли обратно высоту Кеммель. Мы наступаем на Северном канале. Неприятель отходит по направлению к Лис.

Ночь, 1 сентября.

Рашель. Почему Рашель?

Ее рыжие ресницы. От этого золоченого ободка лучится взгляд. Какой всезнающий взгляд! Ее рука. Она прижимала руку к моим глазам, чтобы я не оказался свидетелем ее наслаждения. Сведенная судорогой тяжелая рука вдруг расслаблялась в тот же самый миг, что и рот, в тот же самый миг, что и все мускулы тела...

2 сентября.

Немного ветрено. Устроился в затишье у дома. Наверху перед верандой Гуаран, Вуазене и унтер-офицер вспоминают свою студенческую жизнь (Латинский квартал, студенческие кабачки, "Суферло", "Вашет", танцульки, женщины и т.д.). Прислушивался несколько минут и ушел в дом, раздраженный, злобный. Но и взволнованный тоже.

Жан-Поль, не слишком бойся терять время.

Нет, не это должен бы я сказать тебе. Вернее другое. Тверди себе, что человеческая жизнь невообразимо коротка и что тебе отпущено слишком мало времени на то, чтобы проявить себя до конца.

Но все же не очень бойся расточать свои молодые силы, мой мальчик. Дядя Антуан, чей конец уже близок, до сих пор жалеет, что ему никогда не удавалось растратить бесцельно хоть самую малость юности...

3 сентября.

Первые проблески дня.

Видел тебя во сне, Жан-Поль. Мы оба были в здешнем саду. Я прижимал к сердцу маленького, крепенького Жан-Поля, гибкого, как молодой дубок, который так и тянется вверх, которого ничто не остановит в этом порыве.

Ты был и тем трехлетним мальчиком, которого я так недавно сажал к себе на колени, и Антуаном - мною, каким я был в юности, мною, каким я стал, сделавшись доктором Тибо. Проснувшись, я подумал, впервые с тех пор, как узнал тебя: "Быть может, из него выйдет врач?"

И мечтами долго бродил в этом будущем. А теперь я думаю о том, как оставлю тебе в наследство свои архивы, записи, многолетние наблюдения, изыскания, незавершенные замыслы. Когда тебе исполнится двадцать лет, возьми их себе или отдай за ненадобностью какому-нибудь начинающему врачу.

Но мне трудно сразу расстаться со своей мечтой. Этот начинающий врач, мой наследник и продолжатель, - нынче утром это ты, я хочу, чтобы это был ты...

Полдень.

Кажется, я напрасно отказался от тренировки гортани и сократил дыхательную гимнастику. За последние две недели - ухудшение, так что нынче пришлось даже прибегнуть к прижиганию электричеством.

Все утро пролежал в постели.

Газеты. Читал и перечитывал несколько раз послание, напечатанное в "Лейбор дэй". Тон простой, благородный, здравые мысли. Вильсон повторяет, что настоящий мир - это нечто совсем иное и более значительное, чем просто еще один вариант европейского равновесия. У него сказано ясно: "Это освободительная война" (подобная американской). Избежать старых ошибок, раз и навсегда избавиться от парадоксов довоенной Европы, чтобы мирные трудолюбивые народы не жили, как прежде, разоряясь на вооружение, выстраиваясь у своих границ с примкнутыми штыками. Мир наций, заключивших между собой союз. Мир прочный, могущий наконец дать Европе то ощущение безопасности, которым сильны Соединенные Штаты. Мир без победителей и без униженных, мир без очагов будущего реванша, без всего того, что может в один прекрасный день воскресить дух войны.

Вильсон правильно указывает первое условие такого мира: свержение деспотических правительств. Важнейшая цель. Европа не будет чувствовать себя в безопасности, покуда не вырван с корнем германский империализм. Покуда австро-германский блок не проделает эволюции в сторону демократии. Покуда не будет уничтожен этот рассадник ложных идей (ложных - потому что они противоречат общим интересам всего человечества), рассадник мечты о мировой империи, цинического воспевания силы, веры в превосходство германца над всеми прочими народами и его право подчинить их себе. (Проповедь особой миссии Германии в окружении кайзера, согласно которой всякий германец обязан быть крестоносцем, носителем идеи германского владычества над миром.)

Вечер.

Рад был посещению Гуарана и Вуазене, они зашли после обеда. Говорили о Германии. Гуаран утверждает, что зловещая религия силы является не столько плодом имперского режима, сколько выражением особых этнических свойств расы: скорее инстинкт, чем доктрина. Споры. Пруссия - еще не вся Германия, и т.д. Гуаран сам признает, что у Германии есть все необходимые данные для того, чтобы стать мирной и пользующейся свободами нацией. А если даже в германском мессианизме проявляет себя инстинкт расы? Разве не ясно, что деспотический режим растравляет его, усиливает, использует в своих целях! От нас, если мы победим, от характера мирных договоров, от нашего отношения к побежденным будет зависеть - останется или исчезнет это зло. Демократическое перевоспитание Германии, которое Вильсон хочет предписать, выведет этот мессианизм из употребления и тем самым лишит его жала или же направит его по иному пути, но лишь при одном условии: если мирный договор не даст немецкому народу никаких поводов желать реванша. На все это потребовалось бы лет пятнадцать. Я не теряю надежды. Я склонен верить, что Германия 30-х годов республиканская, патриархальная, трудолюбивая и мирная - станет одной из самых верных гарантий европейского союза.

Вуазене напомнил ноябрь 1911 года. Очень верно. Почему франко-германское соглашение Кайо только отдалило войну? Потому что она не меняло - не могло изменить - политического режима Германии. Потому что политика Германии, Австрии, России по-прежнему оставалась политикой самодержавной власти, политикой имперских министров, имперских генералов. Вильсон это понял. Ничто не изменится, если будет побежден только кайзер, но останется неприкосновенным прусский, тевтонский дух, императорская власть, ее стремление к гегемонии, ее пангерманизм. Устранить первопричины, чтобы не дать возродиться духу автократии. И тогда прочный мир будет обеспечен.