Роже дю Гар - Семья Тибо (Том 3)

Он замолчал. Внимательно разглядывая свои колени, он ощупывал ноги. Может быть, он колебался, говорить ли ему дальше? Вряд ли: у Антуана создалось впечатление, что сегодня дипломат был уже не в состоянии взвешивать, о чем можно говорить и о чем ему следовало бы умолчать.

- Господин Пуанкаре поступил очень ловко, - продолжал Рюмель, не поднимая головы. - Очень ловко... Подумайте: наш посол в Петербурге сегодня ночью получил телеграфный приказ категорически заявить от имени своего правительства, что оно не одобряет русской мобилизации.

- В добрый час! - наивно произнес Антуан. - Я никогда не принадлежал к числу людей, считающих, что Пуанкаре соглашается на войну.

Рюмель ответил не сразу.

- Господин Пуанкаре больше всего заботится о том, чтобы на нас не возложили ответственность, - прошептал он с неожиданным смешком. - Теперь, видите ли, эта телеграмма - запоздала она или нет - находится там, что бы ни случилось потом; она останется в архивах, она засвидетельствует наше желание сохранить мир. Честь Франции спасена... И вовремя... Это очень ловко.

Глухо прозвучал звонок, и Рюмель снял телефонную трубку.

- Невозможно... Скажите ему, что я не могу принять ни одного журналиста... Нет, даже его!

Антуан размышлял вслух:

- Но если бы Франция захотела еще и сейчас решительным образом прекратить русскую мобилизацию, разве у нее не нашлось бы более действенного средства, чем официальный протест? Судя по тому, что вы мне рассказывали на днях, наши договоры не обязывают нас оказывать поддержку русским, если Россия объявит мобилизацию раньше Германии. Так вот, разве недостаточно было бы в соответствующем тоне напомнить об этом вашему Сазонову, чтобы заставить его приостановить свои приготовления?

Рюмель снисходительно пожал плечами, словно слушая болтовню мальчишки.

- Дорогой мой, что же осталось от старых франко-русских договоров? История скажет, прав я или нет, но мне кажется, что за последние два года, и особенно за последние недели, благодаря тонкой, извечно двойной игре славян, а быть может, также из-за великодушной неосторожности наших правителей наш союз с Россией был возобновлен без всяких условий... и что Франция заранее обязалась поддержать любое военное выступление своей союзницы... И что это сделано помимо нашего министерства иностранных дел, - добавил он вполголоса.

- Но ведь Вивиани и Пуанкаре сходятся во взглядах...

- Гм! - произнес Рюмель. - Разумеется, сходятся... С той разницей, что господин Вивиани всегда противостоял влиянию военных кругов... Вы знаете, что до того, как Вивиани стал премьер-министром, он принадлежал к числу лиц, голосовавших против трехгодичной военной службы... Еще вчера, сразу после приезда, он, по-видимому, твердо верил, что все должно, что все может уладиться... Интересно, что он думает об этом сейчас? Сегодня ночью, после военного совета, он был неузнаваем, на него жалко было смотреть... В случае, если у нас объявят мобилизацию, я не удивлюсь, узнав, что он подал в отставку... - Не переставая говорить, он, волоча ноги, подошел к кушетке и лег на бок, уткнувшись носом в подушки. - Кажется, дорогой мой, сегодня у нас правая ляжка? - продолжал он тем же поучительным тоном.

Антуан подошел к нему, чтобы сделать укол.

Наступило длительное молчание.

- Вначале, - невнятно заговорил Рюмель заглушенным подушкой голосом, систематически саботировала все усилия, предпринимавшиеся для сохранения мира, по-видимому, Австрия. Теперь это, бесспорно, Россия... - Он встал и начал одеваться. - Таким образом, это она своей непримиримостью подавила новую попытку английского посредничества. Вчера в Лондоне серьезно поработали и кое-что придумали: Англия предложила временно принять оккупацию Белграда как совершившийся факт, просто как залог, взятый Австрией, но потребовать взамен, чтобы Австрия открыто заявила о своих намерениях. Это могло бы все же послужить исходной точкой для начала переговоров. Но для этого требовалось единодушное согласие держав. И вот Россия наотрез отказала в своем: она поставила непременным условием официальное прекращение военных действий в Сербии и вывод из Белграда австрийских войск, что при настоящем положении вещей значило потребовать от Австрии совершенно неприемлемого отступления! И снова все разрушено. Нет, нет, дорогой мой, нечего обольщаться. Россия повинуется твердому решению, которое, очевидно, было принято ею не вчера. Она ничего больше не хочет слышать: она не намерена отказываться от этой войны, надеется извлечь из нее выгоду, и всех нас втянет в эту игру... Нам ее не избежать!

Он надел пиджак и машинально направился к камину, чтобы проверить в зеркале, хорошо ли завязан галстук, но на полдороге обернулся:

- А думаете, хоть кто-нибудь из нас действительно знает правду? Ложных известий гораздо больше, чем истинных... Как в них разобраться? Подумайте, дорогой мой, ведь вот уже две недели, как повсюду, во всех кабинетах министров иностранных дел и начальников генеральных штабов без умолку звонит телефон, требуя немедленных ответов, не оставляя времени измученным носителям власти ни на размышление, ни на изучение вопроса! Подумайте о том, что во всех странах на столах канцлеров, министров, глав государств ежечасно скапливаются груды шифрованных телеграмм, разоблачающих тайные намерения соседних наций! Это неистовый перезвон новостей, противоречивых утверждений, из которых каждое важнее и неотложнее другого! Как разобраться в этом адском сумбуре? Какое-нибудь ультраконфиденциальное сообщение, полученное нами через наши секретные органы, раскрывает неожиданную, непосредственную опасность, которая может еще быть предотвращена быстрым ответным ударом. Проверить это невозможно. Если мы решимся на удар, а известие окажется ложным, наша инициатива осложнит положение, быть может, вызовет решительный шаг противника, подвергнет опасности идущие к концу переговоры. Если же не решимся, а опасность вдруг окажется реальной? Завтра действовать будет уже поздно... Европа буквально шатается, словно пьяная, под этой лавиной известий, наполовину истинных, наполовину ложных...

Он ходил взад и вперед по комнате, неловко поправляя воротничок, почти шатаясь, - как и Европа, - от сумятицы своих мыслей.

- Бедные министры! - пробурчал он. - Всякий бросает в них камнем... А между тем только они имели возможность спасти дело мира. И, быть может, это удалось бы им, если бы они могли посвятить всю свою энергию существу спора. Но главные их силы расходуются на то, чтобы оберегать самолюбие отдельных людей и наций! Это очень печально, друг мой...

Он остановился возле Антуана, который молча закрывал ящик с инструментами.

- И кроме того, - продолжал Рюмель, как бы невольно думая вслух, дипломаты, члены правительства сейчас уже не единственные, кто решает... Здесь, на Кэ-д'Орсе, у всех нас создалось за последние дни впечатление, что время политики и дипломатии прошло... Теперь в каждой стране есть люди, которые одержали верх, - это военные... Сила у них: они кричат о защите национальной безопасности, и все гражданские власти капитулируют перед ними... Да, даже в наименее воинственных странах реальная власть находится уже в руках генеральных штабов... А раз дело дошло до этого, мой милый, раз дело дошло до этого... - Он сделал неопределенный жест. Кривая и бессмысленная улыбка опять появилась у него на губах.