Сергей Кравченко - Кривая империя. Книга 4

— Эх, парень, не по тебе эта шапка. Не вытащишь ты страну, не спасешь этот безумный народ, а только сам погибнешь.

И не приходят в твой розовый сон святые, хромые, мудрые, горбатые, грозные и великие русские мужики, не декламируют вслух статьи Имперской Теории. А снятся тебе глупые, распутные балерины, и мужик тебе является тоже Распутный.

И нету рядом строгого учителя, который объяснил бы тебе простую арифметическую задачу об ответственности. Приходится мне, век спустя, ее объяснять в нескольких вариантах.

Вариант 1. Вот, допустим, ты женился. Ну, допустим.

И вдруг у тебя появляются дети. Пять. И ты, как любой нормальный человек, их любишь. И должен ты теперь их растить, кормить, поить, обувать, одевать, учить, лечить и мирить. И ты болеешь за них сердцем в прямом и переносном смысле, гнешь спину, выковыриваешь из жилистой отечественной нивы скудную копейку. И, наконец, обнаруживаешь, что жизнь твоя прошла. Слава богу! И тебе — слава, ибо ты честно выполнил свой долг, не зря положил на семейный алтарь свою грыжу и свой инфаркт.

Вариант 2. Теперь, допустим, ты — начальник, бригадир, командир вверенного тебе подразделения. Ого-го! Оказывается, при той же получке у тебя в сто раз больше забот, хлопот, нервных случайностей. Ты должен всю эту черную сотню накормить, одеть, обуть, обучить как закаляется сталь, вывести в пургу на безымянную высоту, и поголовно угробить за Родину с полным удовольствием. А потом еще успеть до собственного отпевания проследить, чтобы всем бывшим бойцам оформили бесполезные награды. За это и тебя, отец родной, запишут на общую скрижаль золотом во первых строках.

Вариант 3. Строим дальше. Теперь у тебя целая территория в несколько европ, целая армия малых, роющих великий канал, и все тебя называют отцом. Ты чисто инстинктивно пытаешься их всех любить, кормить, одевать, обувать, девок им запускать в бараки из соседней зоны. Но обнаруживаешь, что не тянешь. Сердце у тебя останавливается раньше времени. Тогда ты раскладываешь эту непосильную любовь и заботу на беспечных заместителей и толстокожих исполнителей и замыкаешься в чтении классической литературы.

Вот так, примерно с ротного уровня иссякает в человеке возможность реальной групповой любви и начинается пошлое массовое обслуживание. И чем больше размножается стадо спасаемых, тем страшнее, ответственнее и неблагодарнее становится личная жизнь. И если человек не сбрасывает лямку, не уходит в отставку или скит, то превращается в сторожевую овчарку, гуртует население, строит его в ряды, выбирает пастбища, повседневно и всенощно руководит шайкой подпасков. То есть, — созидает Империю. О личной жизни, мороженом, прогулках он теперь может вспоминать лишь во сне. А то, что будет у него под видом личной жизни, отдыха и досуга, — это только эрзац, плоская вырезная картинка...

При таком разъяснении нормальный ученик сразу говорит: «Фигушки!», — прощается с рыдающей матерью-царицей, принимает фамилию бывшей жены, покупает на Сухаревке поддельный паспорт и уезжает на родину бабушки играть на биллиарде.

Но нормальных людей мало. А самонадеянных и самовлюбленных сереньких козликов — много. И вероятность обретения одного из них в качестве нашего государя при династическом престолонаследии очень велика! Но хуже ли это обретения Волка? Для Империи хуже. Нам — по барабану.

Николай Александрович Романов родился 6 мая (старого стиля) 1868 года. Он оказался старшим сыном в семье Александра III, когда тот был еще наследником, а не царем. Все его матери-праматери вплоть до блаженной Евдокии Лопухиной были немками, а праотцы — до Петра Великого — продуктом этих немок. Так что, Николай на полном праве готовился стать русским царем. То есть, сам он не готовился, — ему такое и в голову не приходило, а учителя его готовили, как умели.

Жизнь этого формально-последнего императора описана объемно и замечательно. Наш Историк извел ведра чернил и цистерны слез, и стала эта запечатленная жизнь бесценным материалом для многолетнего сериала, который — я уверен! — в ближайшем будущем поставят наши кинематографисты. Согласитесь, в обиходе дома Романовых при Николае для кино есть все — и куча детей, озабоченных проблемами секса и социализма, и неизлечимо больной наследник, и мощная мистическая подоплека — от проклятий царевича Алексея Петровича и сожженного протопопа Аввакума — до благословений Серафима Саровского и Григория Распутина. Да еще — родство со всеми королевскими домами Европы, собственная бескрайняя династия. Ну, и сам Николай, конечно, — находка для экрана. Яркий набор личных пороков дополняется диким педерастическим, алкогольным окружением, политические интриги бурлят непрестанно, корабли взрываются, поезда сходят с рельс, анархисты и эсэры не дают карасю скучать. Все это — благодатный художественный фон последнего царствования.

Говорят, в целом Николай человек-то был неплохой, но что нам за дело до хороших человеков? — их у нас вон сколько угроблено!

Поэтому остановимся только на свойствах царя в понятиях нашей Теории.

Императором Николай был ничтожным...

— Не то!

Но человеком был незлым...

— Тоже не то.

Так чего ж мы от него хотим?

— Ничего мы не хотим, нам поздно хотеть, мы созерцаем.

И вот что нам видится. Николай Александрович Романов был человеком уникальным! Уникальность его состоит в удивительном раскладе личных качеств, достоинств и недостатков, политической ситуации, реальностей раннего 20-го века, кадрового состава имперской верхушки и божественного набора случайностей, грянувших в России.

Был бы Николай больным, дебилом, догнивающим сифилитиком, как многие его коронованные предшественники, — это было бы полбеды. Рядом нашелся бы Годунов, Нарышкин, папа-Филарет, сестра-Соня. Они бы вывели имперский корабль на чистую воду.

Был бы Николай истериком, шизофреником, садистом-милитаристом, резал бы неустанно свое окружение, — все равно в этом окружении всплывали бы новые люди; любимые женщины ласково поправляли бы потные волосы и вытирали эпилептическую пену, старая мама склоняла бы к миролюбию и покаянию.

Был бы Николай самостоятельным, сильным, карьерным человеком, — гонял бы своих слуг по Империи и миру, сам бы рисковал, и сам бы выигрывал.

Но Коля наш ни кем не был. Был он никем — дееспособным только с виду малым, и это мешало работать его окружению.

Но и обуздать окружение он не мог.

Не мог не прислушаться к совету.

Не мог и принять совета.

Не мог защитить сильного и смелого.

Не мог укротить наглого и глупого.

В итоге — он ничего не смог, и покатился по наклонной русской горке в адский котел 20 века, на страницы сентиментальных книжек, в киношные и телевизионные ахи и охи.