Конн Иггульден - Гибель царей

— Они не смогут найти нас, Крикс. Галлы говорят, что страна за горами населена неисчислимыми воинственными племенами. Легионам придется вести войну целые десятилетия, но у Рима нет на это сил. Сулла умер, римляне не располагают другим достойным вождем. Если мы перейдем Альпы, то будем свободны.

— Остаешься мечтателем, Спартак? — спросил Крикс, явно начинавший сердиться. — Думал ты о том, какую свободу получишь? Свободу работать, не разгибая спины, как мы не работали и рабами, и собирать жалкий урожай, постоянно ожидая нападения местных племен? Будь уверен, они нас встретят не лучше, чем римляне. Такая свобода сломает хребет, я знаю. Отпустим женщин и детей, вот и все. Оставь сотню мужчин, чтобы провели их по проходам, и давай закончим то, что начали.

Спартак взглянул на своего заместителя. В Криксе жила жажда крови, и победа в Мутине только распалила ее. После всех страданий, причиненных римлянами Криксу, эту одержимость можно было понять, но Спартак знал, что дело не только в этом.

— Хочешь пожить их сладкой жизнью, Крикс? — спросил он.

— А почему бы и нет? — вскинулся тот. — Мы перевернули улей, теперь надо забрать мед. Мы оба помним гражданскую войну. Тот, кто владеет Римом, владеет всей страной. Если захватим город, остальные покорятся. Сулла это знал!

— Он был римский полководец, а не раб.

— Не имеет значения! Когда возьмешь город, изменишь законы, как сочтешь нужным. Когда ты силен, нет других законов, кроме угодных тебе. Говорю тебе, если упустишь такой шанс, то перечеркнешь все, чего мы добились. Через десять лет в свитках запишут, что гарнизон Мутины поднял мятеж, а мы были истинными римлянами! Если захватим Рим, то перекроим историю, заставим проглотить гордость и принять новый порядок. Просто скажи слово, Спартак. Я знаю, что это возможно осуществить.

— А их дворцы и поместья? — поинтересовался вождь восставших рабов, прищурившись.

— Все будет нашим! Почему бы нет? Что хорошего в галльских деревушках, зарастающих кустарником?

— Ты думал о том, Крикс, что во дворцах и поместьях нужны рабы? Кто будет убирать хлеб и давить виноград?

Изуродованным пальцем Крикс погрозил человеку, которого любил больше всего на свете:

— Я знаю, о чем ты думаешь, но мы не станем поступать, как эти проклятые ублюдки. У нас все будет не так.

Спартак молча смотрел на него, и Крикс сердито продолжил:

— Хорошо, если ты требуешь ответа, то пусть на моих полях работают сенаторы, и я даже стану платить мерзавцам!

Вождь гладиаторов рассмеялся:

— Кто же из нас мечтатель, Крикс? Посмотри, как далеко мы ушли. Мы достигли места, где можно забыть обо всем, что с нами было, и начать новую жизнь. Нет: вернуться к нормальной жизни, какой она и должна быть. В конце концов, враги могут явиться за нами, но, как я уже говорил, Галлия достаточно велика, чтобы в ней затерялась не одна армия. Мы пойдем на север, пока не достигнем земель, где Рим — всего лишь слово, может быть никому и не знакомое. Если сейчас повернуть на юг, даже без женщин и детей, то мы рискуем потерять все, что обрели. И ради чего? Ради того, чтобы ты сидел в мраморных палатах и плевал на стариков?

— И ты позволишь им выгнать тебя отсюда? — с горечью спросил Крикс.

Спартак сжал его плечо могучей ладонью.

— А ты предпочитаешь ждать, пока они придут и убьют тебя? — мягко произнес он.

При этих словах Крикс опустил голову.

— Ты не понимаешь, ты, сын фракийской шлюхи! — произнес он, грустно улыбнувшись. — Теперь это и моя земля. Здесь я военачальник в твоем войске, молот рабов, раздробивший легион в его собственном лагере и еще два — в Мутине. В Галлии я буду дикарем в плохо выделанной шкуре. И ты тоже. Надо быть безумцем, чтобы отвернуться от всего этого богатства и власти и провести остаток жизни, дрожа и надеясь, что нас никогда не найдут… Послушай, теперь с нами Антонид. Он знает их слабые места. Не будь я уверен, что мы способны победить, то повернулся бы к ним задницей и исчез еще до появления первого легионера: но мы можем одержать победу. Антонид говорит, что их войска разбросаны по провинциям — они в Греции, Африке, везде. В стране недостаточно легионов, чтобы сломить нас. О боги, ты же видишь, что север совершенно открыт! Антонид уверяет, что в поле мы можем выставить трех человек против каждого легионера. Лучшего шанса у тебя не будет никогда в жизни. Те войска, которыми они располагают, мы разобьем, а потом Рим и все его богатства станут нашими. Все станет нашим!..

Он протянул ладонь и прошептал слова, которые они повторяли на протяжении всего восстания, с самого первого дня, когда поверили в возможность сломать порядок, существовавший веками.

— Все или ничего, Спартак? — произнес Крикс.

Гладиатор посмотрел на протянутую ладонь, этот символ товарищества, скрепленного клятвой. Затем уловил взглядом орла Мутины, прислоненного к стенке его шатра. После секундного размышления Спартак, решившись, глубоко вздохнул:

— Ну что ж, все или ничего. Уводим женщин и детей. Перед тем, как сообщим людям о нашем решении, я хочу видеть Антонида. Ты думаешь, за нами пойдут?

— Нет, Спартак, они пойдут за тобой — куда угодно.

Вождь гладиаторов кивнул.

— Тогда мы повернем на юг и ударим им в сердце.

— И вырвем его из груди ублюдков!..

Помпей велел Лепиду возглавить походную колонну, чтобы его легион задавал темп движения всему войску. Далее шли солдаты Перворожденного, во главе которых ехали Красс и Помпей. Приказ был совершенно ясен, и первые сто миль прошли со скоростью, которой требовал Помпей, не потеряв ни одного легионера.

Вечера в двух легионах проходили спокойнее, чем в дни похода по Фламиниевой дороге. Марш забирал у солдат все силы, и к моменту сигнала о ночевке они хотели только есть и спать. Даже Брут прекратил поединки, сведя счет с Домицием вничью — два поражения и две победы. В интервалах между их боями Кабера то приносил выигранные деньги, то уносил проигранные, с которыми очень не любил расставаться.

Всадники из экстраординариев приносили вести каждый день: они вели разведку далеко впереди основных сил. Донесения были короткими, и это вызывало тревогу, потому что никаких следов армии рабов найти не удавалось. Помпей посылал все новых разведчиков на север и на запад с приказом найти мятежников. Вслух об этом не говорили, но военачальники боялись, что на таком обширном пространстве рабы могут незаметно проскользнуть мимо легионов и нанести удар по беззащитному югу.

Каждый вечер военный совет выливался в яростные споры и столкновения характеров. Лепид делал вид, что не считает назначение во главу колонны проявлением недовольства Помпея, и чуть не наслаждался ролью командира передового легиона. Помпей же, выслушивая замечания легата, проявлял все меньшую сдержанность. Тот заявлял, что только благодаря ему легионы выдерживают темп, заданный Помпеем, но каждый вечер предупреждал, что им придется заплатить за скорость движения страшную цену. Он мастерски угадывал момент, когда терпение номинального заместителя Красса готово было истощиться, и тогда совет превращался в настоящее сражение между ними, причем Красс ничего не мог поделать. Юлий очень надеялся, что воевать Лепид будет столь же хорошо, как умел спорить.