Конн Иггульден - Гибель царей

— Кажется, ты ему попортил шкуру, — проворчал Рений. Из-за гребня донеслись яростные проклятия. — И разозлил, — добавил старый гладиатор.

Брут приготовился ко второму броску. Хорошо бы попасть в одного из лучников… нет, до них далековато. Кроме того, лук погибшего может подобрать кто-нибудь из преследователей.

Брут резко вскочил и увидел врага прямо перед собой, на гребне утеса. Грек разинул рот от удивления, а римлянин всадил ему кинжал в горло, тут же упал и на животе отполз в сторону.

Потрясая мечами, к Бруту бежали двое греков. Поднявшись на ноги, он встал в позицию, стараясь удерживать в поле зрения лучников и непрерывно перемещаясь то вправо, то влево.

О камень под ногами Брута ударилась стрела. Первый из нападавших бросился на римлянина и тут же напоролся животом на острие меча. Брут прижал к себе умирающего, используя безвольное тело в качестве щита. Грек из последних сил проклинал Брута, а римлянин поворачивал его из стороны в сторону, ожидая удара стрелы. Наконец она свистнула и угодила в спину смертельно раненного преследователя; изо рта у того хлынула кровь, заливая Бруту лицо. Он ругнулся и, толкнув мертвеца на руки его товарища, прыгнул следом, вонзая меч в пах противника классическим ударом снизу. Оба тела рухнули и покатились по склону, поросшему кустарником и цветами; Брут выпрямился и увидел глаза мужа Ливии, спускающего стрелу с тетивы лука.

Он начал движение, разворачиваясь на месте, когда стрела настигла его и попала в спину, угодив в пластину доспеха. Брут упал, благодаря богов за спасение своей жизни. Подняв голову, он увидел, как Рений одним ударом свалил мужа Ливии и повернулся к последнему из преследователей, который целился в него из лука. Руки грека дрожали.

Брут встал и шагнул к Рению, но старый гладиатор остановил его движением руки.

— Он знает, что надо делать, Брут. Просто дай ему немного времени, — спокойно сказал Рений.

Молодой грек затряс головой, не ослабляя тетивы. Лицо его побледнело от напряжения. Муж Ливии корчился у ног Рения, и гладиатор поставил ногу ему на шею.

— Ты участвовал в сражении, парень, теперь возвращайся домой и расскажи женщинам о своих подвигах, — продолжил Рений, постепенно увеличивая давление на шею поверженного врага. Тот задыхался и хватался руками за ногу врага.

Лучник ослабил тетиву и отступил на пару шагов.

— Отпусти его, — произнес он с ужасным акцентом.

Рений пожал плечами.

— Сначала брось свой лук.

Юноша колебался; лицо у мужа Ливии начало багроветь. Наконец стрелок отшвырнул лук, и он застучал по камням. Рений убрал ногу, и муж Ливии медленно, с трудом поднялся. Оба грека побрели прочь.

— Стойте! — велел Брут, и они замерли. — У вас три лошади. Вам столько не нужно. Двух мы заберем.

Корнелия сидела, застыв от напряжения, и с тревогой всматривалась в лицо Антонида, одного из тех, кого называли верными псами Суллы.

Она знала его как безжалостного человека. Сосредоточенно наблюдая за выражением ее лица, Антонид вел допрос. Ничего хорошего о военном советнике Корнелия не слышала и старалась не выказывать ни страха, ни облегчения от новостей, которые тот сообщил ей. Дочь спала у нее на руках. Корнелия назвала ее Юлией.

— Твой отец, Цинна, знает о том, что ты здесь? — отрывисто спросил Антонид, пристально глядя молодой женщине в глаза.

Она отрицательно покачала головой.

— Скорее всего, нет. Сулла призвал меня из дома мужа, расположенного за городом. Я здесь с ребенком уже несколько дней, но никого не видела, кроме рабов.

Антонид нахмурился, словно ответ ему не понравился.

— Зачем Сулла вызвал тебя?

Корнелия нервно сглотнула, понимая, что допрашивающий обратит на это внимание. Что она могла ответить? Что Сулла насиловал ее, пока ребенок плакал возле ложа? Он мог расхохотаться или, что еще хуже, обвинить ее в очернительстве имени великого человека, ушедшего из жизни, и убить.

Антонид наблюдал, как она борется со страхом и сомнениями, и испытывал желание дать ей пощечину. Корнелия была достаточно красива, чтобы понять, зачем ее вызвали. Но Антонид не мог постичь, как Сулла польстился на это расползшееся от родов тело.

Он должен был проверить, не причастен ли ее отец к убийству диктатора, и мысленно проклинал все на свете, потому что в списке подозреваемых появилось еще одно имя. Осведомители доносили, что Цинна находится по делам на севере Италии, однако убийцу можно направить и оттуда.

Внезапно советник встал. Антонид гордился своей способностью мгновенно распознавать ложь; эта женщина просто глупа и ничего не знает.

— Не уезжай далеко от города. Где я смогу найти тебя, если понадобится?

Корнелия молчала, пытаясь справиться с приступом радости. Ее хотят отпустить!.. Куда направиться — в городской дом или в поместье Юлиев? Надо ехать в поместье. Там Клодия.

— Я буду за городом, в том поместье, откуда меня привезли.

Антонид кивнул, уже погрузившись в новые заботы.

— Мне очень жаль… такая трагедия… — с усилием произнесла Корнелия.

— Виновные пожалеют о содеянном, — жестко отрезал военный советник.

Корнелия заметила, что он снова пытливо смотрит на нее, явно не веря ее словам.

Немного постояв, Антонид вышел, тяжело ступая по мрамору пола. Девочка проснулась и, голодная, принялась хныкать. Ни няньки, ни кормилицы при Корнелии не было; она обнажила грудь и, стараясь не расплакаться, начала кормить ребенка.

Тубрук очнулся, буквально одеревенев от холода, который царил в темном каменном помещении. Он слышал, как вокруг него во сне шевелятся рабы. До рассвета было далеко, и все в узилище спали.

Когда они с Ферком разрабатывали план, этому краткому пребыванию в камере перед отправкой рабов за город Тубрук не придавал значения: мелкая, незначительная деталь. Ведь его могли схватить, пытать, убить во время покушения на Суллу! У него было столько шансов расстаться с жизнью и принять мучительную смерть, что день и ночь, проведенные в темнице с рабами, не воспринимались как нечто серьезное.

Тубрук огляделся. Даже в темноте он прекрасно видел тела спящих. Кандалы на руках соединялись тонкой цепью, позвякивавшей при малейшем движении. Отравитель Суллы пытался отогнать воспоминания далеких лет, но в памяти всплывали ночи, дни и годы беспросветного существования, от которого хотелось выть. Некоторые рабы стонали во сне — ничего тоскливее этого звука Тубрук в жизни не слышал.

Кого-то из них привезли из дальних земель, кто-то попал в рабство за долги или преступления. Существовала сотня способов превратиться в раба, но он точно знал, что хуже всего родиться рабом. Детишками они бегали и играли в счастливом неведении, а когда подрастали, то понимали, что у них нет другой судьбы, как работать до изнеможения или быть проданным другому хозяину.