Галина Петреченко - Рюрик

— Это верно, — в тон ему сказал знаменитый пират и перевел взгляд на Рюрика.

— Хорошо, Руги, два дня я жду и не буду гневаться, как ты советуешь, но если они не прибудут наутро третьего дня… — в сердцах проговорил Рюрик и, взмахнув рукой, продолжал: — Я не знаю, что со мной будет!

Он сжал кулак и с силой стукнул им по столу. Огромный семисвечник дрогнул от удара. Пламя свечей колыхнулось, затрепетало, как бы негодуя, но через мгновенье успокоилось.

Юббе и Руги беспокойно переглянулись. Рюрик смутился.

— Руги, вели подавать ужин, — справившись с волнением, охрипшим вдруг голосом попросил он.

Старый кельт охотно повиновался: хромая, он быстро пересек гридню, открыл дверь и крикнул в глубь коридора:

— Подавать князю ужин на десять людей!

Затем и сам вышел из гридни.

Тяжелая дверь гридни через некоторое время отворилась, и двое дворовых втащили объемистую деревянную кадь с водой. Ловко поставили ее на скамью, стоящую вдоль глухой стены, и проворно вышли. Руги вошел так же быстро, как и вышел. На правом его плече белело льняное полотенце. В левой руке управитель держал небольшой темный убрус, по краям которого были вывязаны узоры, состоящие из углов и продольных линий, чередующихся попеременно и означающих количество живших и погибших членов когда-то большого рода русичских князей-соколов. Это был платок, который требовал особого, почтительного отношения к себе, ибо он хранил в себе дух целого рода рарожских витязей-полководцев. Полотенце слуга аккуратно положил возле кади с водой, а с убрусом осторожно и с явным почтением подошел к котелку, что стоял в правом углу гридни на большой серебряной треноге, и молча замер.

Князья заторопились.

Вид слуги, торжественно застывшего возле священного котелка, взволновал обоих. Они быстро омыли руки и лицо в кади, молча утерлись полотенцем и тихо подошли к котелку, который пользовался особым уважением у венетов, словен и кельтов. Минуту помолчали, стоя возле священного котелка и думая каждый о своем: Юббе — о трудностях своего визита, а Рюрик молил богов Святовита и Перуна послать ему побольше воинов и как можно быстрее.

Руги поклонился котелку последним. Он тихо пробормотал какие-то слова этому символу жизни рарогов, затем покрыл его убрусом и, словно погладив, ласково провел по котелку рукой.

— Вот и все! — облегченно вздохнув, сказал старик.

— Что?! — неожиданно грозно спросил Рюрик, встав. — Что ты сказал?

— Что ты, Рюрик! — не обидевшись, удивился старик. — Это я поблагодарил богов! Прости меня, старого! — Кельт прижал морщинистую руку к сердцу, смиренно склонил седую голову перед дорогим ему князем и огорченно подумал: «Святовит всегда не вовремя посылает мне какие-то странные слова. Такой важный бог, а всегда спешит…». Но уже в следующее мгновение Руги содрогнулся: «О чем я, старый пес, думаю?! Что значит — бог и спешит?! Как вселились эти мысли в мою грешную голову?!»

Он закрыл глаза, чтобы скрыть смятение души от всех и прежде всего от своего князя — «князя-дитяти», как любовно он называл Рюрика про себя, но услышал жесткое шуршание пурпурной накидки знатного фриза и разомкнул мокрые веки.

Преданный слуга и с закрытыми глазами в любое время мог определить, что делает его князь. Рюрик, словно обиженный ребенок, молча сел за стол и обдумывал вырвавшиеся из уст кельта пророческие слова. Он знал, что неожиданные откровения в уста старых, малых и особо избранных людей вкладываются богом и только богом. Об. этом ему давно поведали жрецы. Об этом ему постоянно твердит и его любимая жена Руцина.

«Значит, и Святовит… ведает… мой скорый конец!» — Рюрик так углубился в свои мрачные думы, что не заметил, как поднялся с широкого, массивного табурета, распростер над столом руки и разжал пальцы…

Юббе наблюдал за быстро меняющимся выражением лица рарожского князя. Его, как и Рюрика, поразило откровение, высказанное устами старого слуги, но он постарался не выдать своего волнения. Он расстегнул драгоценную фибулу с крупным изумрудом и широким, небрежным движением сбросил с плеч пурпурную накидку. Улыбаясь, он уже готов был заговорить с Рюриком, вернуть его из той тьмы, в которую князь погрузился. Слова уже были на кончике его языка, но в это время широко распахнулась тяжелая дверь гридни и двое слуг внесли обильное и горячее угощение.

Руги тотчас же принялся за свое обычное дело: ловко расставил кубки для вина, блюда с жареным мясом, хлебом, яйцами куропаток, овсяной цежой и ранней свежей зеленью — травой-муравой да остролистым сладким луком. Он осторожно разлил по кубкам густое медовое вино и просительно заглянул в лицо своему повелителю. «Я так устал, — говорил его взгляд. — Неужели ты, князь-дитятя, не пожалеешь меня?»

Рюрик поймал его молящий взгляд. Сердито поглядев на виновато опущенные плечи старика, он, вдруг смягчившись, сухо сказал:

— Можешь идти.

Руги поклонился и вышел из княжеской гридни. Оставшиеся слуги вольно стояли возле дверей гридни, перешептывались, бросали хитроватые взгляды в сторону князей, ожидая приглашения к столу. Но князья будто не замечали улыбок слуг. Они, казалось, ждали еще чего-то.

Наконец Рюрик не выдержал и резко приказал слугам:

— Оставьте нас.

Парни недоуменно посмотрели друг на друга и оба разом толкнули двери.

— Возьмите вина там, у котла, — спохватившись, крикнул им вслед Рюрик и, когда те, обернувшись, радостно кивнули князю головами и закрыли за собой дверь, смущенно посмотрел на знатного фриза.

— На днях жду братьев двоюродных, — сказал он, чтобы не молчать.

Юббе склонил голову, ласково улыбнулся Рюрику, как улыбаются младшему и любимому родственнику, и тихо спросил:

— Уж не Сигура ли с Триаром ждешь ты, князь?

— Да… Вместе поедем на охоту в глубь моей полосы… Ты хорошо помнишь их? — Рюрик, казалось, говорил бодро и уверенно, но руки выдавали его неуспокоенность: скользили по поверхности стола, задевая то один кубок, то другой, грозя отодвинуть их на край стола и опрокинуть.

— Помню, — ответил князь фризов, отодвигая кубки от Рюрика на безопасное расстояние. — Что тебя тревожит, отважный князь рарогов? спросил он. — Неужели бред старика так глубоко ранил твою душу? — медленно подбирая нужные рарожские слова, проникновенно спросил знаменитый фриз.

Юббе, этому потомку легендарного бойца датского короля Харольда Хильдетанда в пятом колене, было далеко за тридцать. Он уже второй десяток лет княжил на крайнем восточном побережье Северного моря и давно отведал как сласть, так и горечь княжеской власти. Ныне Юббе мог твердо сказать, что горечи в этой власта было куда больше, чем хотелось бы. Но символическое изображение горы на кожаной сустуге — символ обладания возвышенными землями — носил все с той же любовью и гордостью, что и в юности. Был он высок, строен и быстр. Не любил пустые беседы и разговоры о прошлом и настоящем. Исключением из этого правила были легенды о знаменитом предке, которые ласкали его слух. Но сейчас он, чувствуя, что Рюрик нуждается в его поддержке, говорил себе: «Твоему другу плохо. Протяни ему руку, выслушай его». И Юббе, повинуясь неведомому голосу, тихо, но настойчиво спросил, когда остальные гости, насытившись, оставили их вдвоем: