Лидия Чарская - Паж цесаревны

— Чем он болен, я не знаю. Я нашел его две недели тому назад полузамерзшим на дороге, — проговорил, поднимаясь с колен, дрожащим голосом арап. — И когда пришел через некоторое время справиться р нем, мне сказали, что дитя накануне смерти. Вы мудры настолько, что постигли все тайны природы, — снова обратился он с мольбою, простирая руки к старику, — вы один можете помочь мне. Я не пожалею ничего. Я получил большую сумму из рук одной высокой особы, покровительницы больного ребенка. Возьмите все, но спасите мне эту маленькую жизнь.

И говоря это, черный человек стремительно запустил руку в карман и вынул оттуда целую пригоршню червонцев, рассыпав их по столу.

Старик с негодованием отстранил их рукою.

— Оставьте это себе. Не ради золота и наград я ломал голову над величайшими тайнами природы, — произнес он с благородным негодованием, — не для того, чтобы продавать свои знания. Когда я встретил вас, бегущего из тюрьмы, и привел сюда, в мою лачугу, чтобы превратить вас из белого европейца в сына африканских лесов, не действовал ли я, руководимый одним желанием: принести пользу человеку? Людская благодарность мне заменит золото. Дружеское отношение ко мне — богатство. Мне ничего не надо. Я уединился в своей землянке с целью изведать все, что еще не постигнуто человеческим умом. Забудьте же о награде…

— Вы говорите, что нашли ребенка полузамерзшим, да? — прибавил он другим уже тоном.

— Да, — ответил арап, — и вот этот ребенок лежит теперь уже две недели в жару, мечется, бредит, не узнает никого и…

— Довольно, я догадываюсь, что с ребенком, — прервал старик, неторопливо встал, открыл дверцу шкапа и вынул оттуда небольшой пузырек, передал его черному человеку.

— Вы вольете это в рот больного дитяти, — сказал он. Потом он собрал червонцы со стола и передал их обратно арапу.

— Когда вам понадобится снова принять прежний облик, приходите, старый ученый и химик будет рад видеть вас всегда, — сказал он с ласковой улыбкой. — Я друг всех страдающих, а вы, по лицу вашему видно, страдаете немало. Благослови вас Бог!

С благодарностью взглянул на старика его посетитель, крепко пожал руку ученого и исчез за дверью, прижимая пузырек к груди.

Теперь он зашагал еще быстрее. Перед ним живо промелькнули невзрачные домики слободки, потом потянулись широкие улицы и большие дома вельмож, к которым робко прижимались мазанки ремесленного люда.

Петербург того времени представлял из себя соединение больших и роскошных палат и крошечных домиков мастерового и рабочего люда, смесь широких улиц и узких, кривых переулков, какие едва теперь можно встретить в уездных городках.

Арап миновал и те, и другие и через час усиленной ходьбы постучался у заднего крыльца цесаревниного дома. Там было тихо. Ее Высочество принцесса Елизавета, как объяснил ему открывший двери камер-лакей, с час назад отлучилась куда-то. Одна фрейлина Шепелева находится при больном ребенке. И, узнав в позднем посетителе дворцового арапа, слуга предложил вызвать цесаревнину фрейлину к нему.

Но, прежде чем камер-лакей успел удалиться за Маврой, черный человек предупредил его и чуть не бегом пустился по направлению внутренних покоев.

«Верно, какое-либо важное известие из дворца, — подумал лакей, — ишь помчался, сердешный, самому, вишь, надо видеть фрейлину! И пущай его…» — заключил он, садясь на прежнее место в углу сеней.

А черный человек не шел, а бежал рядом небольших комнат скромного Смоляного дома. Вот он достиг последней из них. Это была спальня цесаревны. Он уже был в ней, когда принес сюда полузамерзшего ребенка.

С трудом переводя дыхание и сжимая в руке драгоценный пузырек, он толкнул дверь спальни.

Больной ребенок без движения лежал на постели. Нагоревшая в шандале свеча озаряла мертвенно-бледное личико. Темные тени лежали на нем. Около постели, в глубоком кресле, спала Шепелева.

В два прыжка арап очутился подле больного, наклонился над ним и… слабый стон вырвался из его груди.

— Опоздал! Ребенок мертв! Все кончено теперь!

С отчаянием упал арап головою на крошечную грудку, но неясное слабое биение сердца малютки сказало ему, что жизнь еще не отлетела от маленького существа. Оно билось чуть слышно. Андрюша еще дышал.

Тогда, с трудом удерживая в себе крик восторга, готовый вырваться из груди, арап быстро откупорил пузырек, осторожно раскрыл ротик ребенка своими большими черными пальцами и вылил ему в горло все содержимое пузырька.

Лицо Андрюши подернулось судорогой, потом разом осунулось и потемнело, как у мертвеца. Малютка вытянулся во всю длину. Рот его покривился, закрытые веки сжались плотнее.

Дрожь ужаса прошла по телу арапа.

«Я убил его! — вихрем пронеслось в его мыслях, — старик, верно, перепутал лекарства!»

И он схватился за голову и широко раскрытыми безумными глазами смотрел в лицо больного.

Легкое, чуть заметное трепетание ресниц Андрюши разом дало иное направление мыслям черного человека.

Он склонился над мальчиком, жадно ловя каждую маленькую перемену в его чертах.

Теперь уже первый трепет ужаса прошел… Он ждал, он надеялся. Старик не ошибся — ребенок возвращался к жизни. Черные тени исчезли, легкий, едва приметный румянец заиграл в лице. Новый вздох, новый трепет ресниц, и глаза больного широко раскрылись.

Арапа уже не было в комнате. Арап исчез за дверями, превознося имя Бога.

Андрюша был жив.

В то время, как фигура арапа скользила темным привидением по горницам Смольного дворца, к воротам адмиралтейской крепости подкатили сани. Двое седоков проворно выскочили из них и направились к караулке.

Впереди шел плотный мужчина в дорогой шубе и треуголке, надвинутой на лоб. За ним следовал молоденький офицер-гвардеец.

Караульный солдат проворно выбежал им навстречу.

— Позвольте удостовериться в пропуске, ваше благородие! — произнес он почтительно и в то же время преградил вновь прибывшим дорогу к воротам крепости.

— А и глуп же ты, братец! — произнес быстрым шепотом молоденький офицерик, подступая к солдату. — Не видишь разве? Его сиятельство сам граф Бирон перед тобою… Ну, да молодец, что не пропускаешь без всякого внимания! За это хвалю. Граф не забудет твоей заслуги, — заключил офицерик, одобрительно похлопав по плечу солдата.

Солдатик опешил, засуетился и, бормоча извинения, поспешил открыть ворота.

На крепостном дворе было темно, как на дне колодца. Единственный фонарь освещал небольшую площадку его.

Подле фонаря темнела невысокая изгородь. К ней и направились спешным шагом двое прибывших.

— Должно быть здесь! — произнес молоденький офицер и, опередив своего спутника, толкнул калитку, вделанную в заборе.