Владимир Ситников - Горячее сердце. Повести

— А Капустин его сильно защищал, — вставил Филипп.

— Капустин что. Мы лучше его поняли, — подвел итог разговора Гырдымов. — Мы Петру чистенькие доказательства выложим.

В этот же день, наняв подводу, Спартак решил отправиться в Тепляху. Возница, еще совсем мальчишка с белесым поросячьим волосом, сквозь который просвечивала розовая кожа, был солиден и неразговорчив.

— Как зовут-то тебя? — спросил Филипп.

— Василий Ефимович, — ответил парнишка.

— Вася, значит?

Парнишка кинул недовольный взгляд.

— Нет, не Вася, а Василий Ефимович. Вася это тот, кто еще в игрушки играет да хлеб отцовский ест. А у меня отца нету. Семь ртов на шее.

— Ишь, — озадаченно проговорил Филипп. — Так что-то лошадь-то у тебя плоха.

— Довезет. А чужой мне не надо. Это вы чужое привыкли отнимать. Как бы не пришлось...

— Ну, ты уж начинаешь, как контра, — миролюбиво остановил его Спартак. — Садись рядом, удобнее ведь.

— Нет, — твердо отказался парнишка и остался на козлах.

Очень самостоятельный был человек. С таким больно не разговоришься.

В городе булыжная мостовая вытрясывала душу. Скорей бы проселок. Ветришко сдул с улиц обрывки указов и воззваний, забил ими решетки Александровского сада. На Кафедральной площади с нетерпеливого злого дончака держал перед солдатским строем звонкую речь смуглолицый командир.

Под крики «ура» он проскакал в сопровождении молчаливых латышей к штабу. Надолго повисла над улицей розовая пыль.

Ехал Филипп, и много новых незнакомых вывесок, написанных мелом на дверях, попадалось ему на глаза. Куда больше, чем зимой. Теперь в Вятке появляется столько приезжего народа, что не успеваешь запоминать фамилии. Вот из ЦК партии, видно, от самого Ленина приехали трое. Слышно, собираются школу для коммунистов сорганизовать. Надо бы Филиппу сходить к ним. «Вернусь из Тепляхи, так наведаюсь», — решил он. И еще одно не сделал дело — Антониде не сказал, что поехал. Так ведь как скажешь, поскорее ехать-то надо. Сама догадается.

Вон и последние дома Вятки. В огородах нацелил в небо дутые стрелки лук. «Совсем ведь до лета дожили».

Ехал Филипп и думал о том, что поокрепла теперь жизнь и люди изменились. На днях Мишка Шуткин вернулся из Сибири: рука раненая на перевязи. Парень стал вовсе серьезный. Словно не он зубоскалом был. Порассказывал, какая идет битва-сеча. Простых людей — рабочих, которые за Советскую власть, к стенке ставят беляки без разговору.

В одном селе, где сделали передышку, показалось Филиппу, что видел он из окна, как проехала мимо в направлении Вятки Вера Михайловна, учительша из Тепляхи. Выбегать да окликать ее он поостерегся. Пыль стояла столбом: не ясно было видно. Вдруг не она. Да и подумал: «Ради чего она в простой-то телеге покатит в самый жар. Мне вот по делу в зной-холод ехать надобно».

А это действительно была Вера Михайловна, и действительно ехала она в Вятку. Останови ее Филипп, вряд ли бы отправился дальше. Учительша везла такие новости, что стоило подумать, прежде чем катить напропалую.

Но вот и Тепляха. Какое-то беспокойство чувствовалось в селе. Стоя в телегах, то и дело прогоняли на лошадях мужики. В волисполкоме дверь была приперта батожком: даже хромой Зот уковылял неизвестно куда.

Ну что ж. Тогда Филипп сразу поедет к Митрию. Хотел в волисполком вызвать: так спокойнее было бы. Но раз никого нет, надо ехать к Шиляеву. Правда, этого больше всего не хотелось делать Филиппу: как-никак весной у этого контры угощался — лапшу на молоке ел, книгу вон какую хорошую читал.

Когда Спартак вошел в ограду, Митрий запрягал своего мерина, ладился ехать. Сразу же бросился к Филиппу: в глазах растерянность.

— Пошто одни-то приехали, Филипп Гурьяныч? Такое у нас творится, магазею мужики зорят: все зерно, мол, растащим. Я сам вот в Вятку собрался...

— Погоди. Со мной в Вятку-то поедешь. Арестован ты, Шиляев.

В кажущихся еще светлее на обветренном лице глазах Митрия вспыхнула досада.

— Это из-за Гырдымова-то?

— Хоть бы и из-за него, — возвысил Филипп голос, — собирайся.

С лица Митрия слиняла краска.

— Враг, выходит, я оказался? — с укором взглянув в глаза Филиппа, сказал он наконец. — Ну, поехали, поехали, коли так. Правда-то все равно выявится. Не старо время.

Жена Митрия Наталья вдруг бросилась к Спартаку, запричитала:

— Напраслину про него городят, напраслину. Это опять Зот, наверное?

Наталья бросилась на колени, обхватила посеревшую от пыли Филиппову крагу, младенчик залился плачем.

— Видано ли, видано ли, чтобы мой-то худое сделал? Не губите, — еще громче запричитала она.

— Там разберемся, — пытаясь высвободить ногу, сказал Филипп.

Хорошо, что Митрий очувствовался, подскочил, сердито поднял жену.

— Встань, а ну, встань. Ничего мне не будет. Или я Гырдымову этому неправду сказал? Не старо время над мужиком изгиляться.

Верил, видно, что спасет его Капустин. Как же, пригрелся около него.

Наталья действительно опамятовалась, сунув младенчика Митрию, кинулась в клеть, притащила впопыхах набитую котомку с лямками из опояски. Митрий по-старинному в ноги поклонился ей. Надолго, может. Наталья заголосила. Когда поехали, без боязни бросилась к телеге, чуть не попав под колесо, кричала, что того, кого надо брать, не увидели.

Филипп выхватил у Василия Ефимовича вожжи и стегнул лошадь, чтобы быстрее выбраться из села, не слышать крик. Но еще долго стояло в глазах отчаявшееся лицо Натальи, плачущий Архипка с острыми вздрагивающими лопатками.

«Я тут рассусоливаю, а он контра, да и точно контра: Карпухина прятал, против комиссара пошел, пусть этот комиссар и Антошка Гырдымов, — сердито убеждал себя Филипп. — Значит, надо его везти и по всей революционной строгости привлекать к ответу».

— Дак ты что это лошадь-то понужаешь? — взмолился Василий Ефимович. — Ну-ка, дай вожжи, — отнял их у Филиппа. И Филипп уже поостыл.

А Митрий насупился. Молчит. Видно только худую щеку да выгоревший ус. Пусть помолчит. Это и лучше.

Проехали версты полторы, и с высокого моста через Тепляху, под которым пенились бурые, как сусло, воды, увидел Филипп на пестреющем курослепом склоне около кирпичной магазеи скопище телег, тепляшинских мужиков, выносящих мешки из беспризорно распахнутых дверей.

— Из этих вон кой-кого ловить надо, товарищ Солодянкин, — с обидой выдавил Шиляев. — Хлеб-от общественный да для Питера приготовленный грабят.

Филипп похолодел, напрягся и потянул у мальчишки вожжи, намереваясь направить лошадь по головокружительному спуску к магазее. Но на этот раз Василий Ефимович намертво вцепился в них и хрипло заревел:

— Не трожь, не трожь, моя лошадь. А там отымут. Я знаю, отымут.