Сергей Кравченко - ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК

Но ведь не конь виноват в его беде? Кто-то подзуживает, снаряжает коня? Вот уже подтянута подпруга, подковы новые блестят...

А! Это земство! Не зря бродяги в кузнях околачиваются!..

Иван понял смысл сна. Он был ужасен, но уже не так страшен, как прежде. Любая, сколь угодно великая опасность, если она была понята, бодрила великого государя. Он ведь был богатырь! Это к его коню подбирался с воровским ножичком подлый народ!

Иван заснул спокойно. Справляться с народом было для него привычно.

Утром следующего дня у подножия царского кресла стояли Данила Сомов, Иван Глухов, Федор Смирной и Василий Филимонов. Всем, кроме Сомова, был задан вопрос: «Сколь велика Москва?». Сомов на него отвечать не собирался и наблюдал, как троица сыскарей тужилась безуспешно.

И быть бы невеждам битыми, если бы Смирной не переспросил в своем дурацком обычае:

— Тебе как, государь, посчитать — в избах, церквях, десятинах или головах?

— В головах давай, — уже без угрозы подтвердил царь.

— На этот ответ нужно от двух дней до двух месяцев.

— Что так по-разному?

— Смотря, какой точности пожелаешь. Если каждого человечка захочешь узнать, два месяца провозимся. Денег потратим тоже тыщи две. Золотом. А если нужно приблизительно — в тысячах, то за пару дней задаром прикинем.

— Через пару дней у нас воскресенье, Данила? — царь скосил на Сомова хитрый взгляд, — кого казним?

— Никого, — ответил бывший псарь.

— Как так? — продолжал ехидствовать Грозный, переводя глаз на Филимонова, — ты что ж, Ермилыч, всех воров распустил? Нехорошо казенный запас расхищать...

— Воров у нас всегда в избытке, — снова вылез Федька, — только в воскресенье казни не будет.

Грозный налился красным. Сомов попятился, — сейчас лопнет, помрет или разорвет Федьку без воскресенья.

— В воскресенье, 8 сентября — Рождество Пресвятой Богородицы, государь. Мы на Рождество не казним — по твоему указу и с благословения святейшего митрополита...

Ну, что ответить наглецу? Царь осел в кресле, махнул вялой кистью, выдавил три слова:

— Ступайте. Два дня.

Красный Конь! Масть коня в цвет событий — это просто Апокалипсис какой-то!». Грозный взял том Нового Завета, стал медленно листать, нашел Откровение Иоанна Богослова.

«Одни Иоанны! Предтеча-Креститель, Богослов, дед Иван Горбатый, — все подсказывают путь.

Вот, вот, смотри-ка! «Увидел я: Конь белый. Сидящий на нем имеет лук и венец для победы», это князь, военный.

И вот опять: «Конь вороной. Сидящий на нем имеет мерило», — это понятно, — купчишка, торгаш. Или судья.

И еще: «Конь рыжий. Сидящий на нем пришел взять мир у земли, чтобы один убил другого. И был у него меч великий!» — Вот! — это Красный Конь, зверь раздора!

А за ним: «Конь бледный. Сидящий на нем — Смерть! — и Ад идет вслед за ним. И дана ему власть истребить людей на четвертой части земли оружием, голодом, зверьем».

«Кто я? — думал Грозный, — на каком коне еду? И кто на меня?».

— Как раз вся Москва! — ответил рядом чей-то голос, и подкожные судороги опутали тело Ивана.

Три темные тени стояли у престола полукольцом. «Всадники! Вот этот толстый — Купец. Сутулый старик — Белый победитель. Мальчишка — Красный всадник! А я?.. — Смерть?!».

Иван нашел силы перекреститься, и — слава тебе, Господи, Спаситель Пресветлый! — отпустило!

Толстяк оказался не купцом, а Прошкой-подьячим, Белый рыцарь — дознавателем Филимоновым, и только Красный всадник по-прежнему был очень похож на Федьку Смирного!

— Так что, государь, всей Москве счету — полтораста тысяч. Но это с бабами и детьми. Мужиков-хозяев из них — тысяч тридцать. А с работящими сыновьями — пятьдесят. Вот тебе и вся Москва.

— А кони?.. — невпопад спросил Грозный.

— Коней ты не спрашивал. Но тысяч сорок есть. Если тебе кони нужны, ты лучше в подмосковных деревнях поищи. Там на каждого москвича по коню наберется.

— Зачем?! Зачем?! Не нужно! — Грозный выдохнул. — Не нужно коней собирать...

Только тут Федор понял, что Ивану плохо, и это как-то связано с конским вопросом.

— Бог с ними, конями, — Федька снова взял домашний тон, — нечего им на Москве делать. Тут и моего дурака Тимохи достаточно.

Смирной скалил зубы, и царь успокоился, отпустил молодых и старого.

Палата опустела.

«Всего пятьдесят тысяч, — думал Иван, — под Казанью мы больше порубили! А там битва средненькая была, не в пример Куликовской. На Непрядве одних наших полегло 150 тысяч — вся Москва, да татар мы погубили на три Москвы. Пятьдесят — это ничего. Это легко».

Иван снова открыл заветный том. Страшная книга! Болезненная, неуловимая. Смысл ее скрыт, обманчив. Буквы несутся конницей по бескрайним снежным полям, улетают железными птицами в пустынное небо. С ее страниц сходит прекрасная женщина, одетая в порфиру и багряницу, украшенная золотом, камнями и жемчугом. В руке ее – золотая чаша. Женщина подходит к Ивану и протягивает чашу. От чаши идет мерзкий, но возбуждающий запах блуда. Иван поднимает глаза и видит страстное лицо. Золоченые волосы колышутся небесным эфиром, пряди разлетаются, и Иван читает на лбу красавицы мутные синие буквы тайного языка. Татуировка почему-то понятна Ивану, — это имя женщины: «Вавилон! – мать блудниц и мерзостей земных».

«Но Вавилон – это город? – понимает Иван, — значит город – средоточие зла? Правильно! Где блуд уличный? Не в деревнях же! Где разбой и воровство? – здесь, в Москве! Откуда прорастает измена? – отсюда, с этих площадей, из этих палат, теремов, трущоб».

Тем временем девка уселась верхом на колени Ивана и стала шарить у него под кафтаном. Отчаянье охватило царя, он не знал, как быть. Но тут появился человек в белом, за спиной его шевелились пушистые опахала – Ангел! Он ткнул в девку указательным пальцем и крикнул так, что стекла задрожали:

«Пала столица – великая блудница! Стала жилищем бесов, пристанищем нечистых духов! Яростным вином своего блуда напоила все народы, и цари земные любодействовали с нею, и купцы разбогатели от великой роскоши ее!».

Девка и бровью не повела. Ее тело сотрясалось то ли хохотом, то ли экстазом.

Ангел умолк и глянул в небо сквозь низкий потолок. Оттуда грянул строгий голос, во сто крат сильнее ангельского:

«Выйди из нее, народ мой! Не участвуй в грехах ее и не подвергнешься язвам ее! Уже до Неба дошли эти грехи и озаботили нас. Воздай ей так, как она воздала тебе!».

Голос умолк, вавилонская красавица капризно надула губки и соскочила безвозвратно. Ангел тоже убрался, но посуда еще долго позвякивала в поставцах. Этот звон слился с вечерним благовестом, и Иван спустился в Благовещенский храм.

«Казнить ли блудницу?», – спросил он у Бога. Бог ответил гулким, неразборчивым эхом. Это эхо наполнило церковь с отъездом Сильвестра, то ли просторнее тут стало без протопопа, то ли совсем пусто.