Сергей Кравченко - Яйцо птицы Сирин

В этот раз было взято много пленных. Из них двадцать человек ногаев, которые вовремя бросили оружие, отправились на левый берег для обратной пешей прогулки без верхней одежды. Штук сорок православных душ погостили на острове два дня и удалились через перешеек в материковую Россию. Тоже не в кафтанах.

Посол государев, боярин Василий Перепелицын задержался, однако, в гостях до холодов. Жилось ему с бандитами скучно, и они этого решительно не понимали.

— Чего ты, Васька, такой хмурый, — говаривал Никита Пан, самый веселый из нашей тройки, — поехали с нами купца бомбить! Знаешь, как здорово, особенно в первый раз. Иголочки в пятки покалывают, мурашка крупная по спине бежит. Сердце бьется, как на первом свидании с женским телом! Поехали, не пожалеешь!

Но Василий не ехал и безвыходно грустил.

— Ты, бдат боядин, хоть вида выпей, а то помдешь, — сочувствовал Богдан Боронбош.

Освободили Василия не вдруг, а по дипломатической необходимости. Собственно, для этого и берегли. В этом году разбойникам до зарезу нужно было попасть на осеннюю Казанскую ярмарку. В их шалашах скопилось столько ненужного барахла, что хотелось сбыть его оптом. Нужны были также всякие ярмарочные мелочи. Приходилось рисковать. И чтоб спокойнее появиться в Казани, чтоб иметь от всяких случайностей хоть малую защиту, потащили на ярмарку государева человека Василия. Впрочем, воспользоваться им не пришлось. Никто из наших не попался страже, никого не продали свои, не опознали чужие. Все дела были сделаны, хабар продан четырьмя лодками без разбору, куплен порох, изделия из стали и свинца, ну и по мелочи кое-что присмотрели, чего купцами «на дом» доставлено не было. Основным итогом заезда в Казань стал небольшой бочонок серебряных монет, вырученных за оптовое барахло.

Когда отплывали вниз по реке к родному кольцу, попрощались с боярином Василием, наделили его мелочью на дорожку, просили не поминать лихом и передавать привет дорогому нашему вождю, Ивану Васильевичу.

Перепелицын и передал, как следует. Разукрасил, конечно, свой подвиг выживания, краше страстей Господних. А что? Нужно ж было как-то от грозного гнева увильнуть?

Получилось! Василия милостиво похвалили и вскоре пожаловали «пермским кормлением». А кому еще можно доверить столь сложный регион, как не истребителю разбойников?

Ивана-Богдана-Пана тоже без внимания не оставили. Во-первых, на них было заведено розыскное дело. Во-вторых, не терпя до поимки, царь заочно приговорил их к смерти. Какой? Поймаем, видно будет!

Слякотным августом 1578 года по донской степи тащилось Великое посольство сына боярского Матвея Юрьева, верного раба царя Московского и всея Руси. Великим оно называлось по чину, а не по числу или значению. Посольство возвращалось из Крыма, с которым уже пять лет не было войны, а были одни только пересылки. Посольская кибитка везла самого посла и его секретаря, дьяка Вдовина. Второй экипаж — простая телега — тряс дорожную провизию да баулы с барахлишком. Дары Крымского хана государю Московскому были скромны — всего блюдо да сабелька, так иных телег и не понадобилось. Ну, еще четверка посольской охраны хромала на усталых лошадях.

Посольство проехало казачью столицу Верхний Кагальник, где гостило два дня. Посол пытался завести с казачьей старшиной речь о смирении и крымском беспокойстве, но без царской грамоты, без жалованья, без серебра и злата старшина сказалась непонятливой. Не хотели казачки обходиться без грабежа, не могли пропитаться без наездов на Крымские улусы, без дерзких налетов на корабли. Землю пахать им нелепо было. Разговора не получилось, и теперь послы ехали без обещанной казачьей сотни. Какая там сотня! Тронулись за послом пятеро худых казачишек, да и те после первого привала потерялись. Опять начался дождь, хлынул ливень, и сначала потемнело, но сразу мрачное небо осветилось, загорелось; страшные, резкие удары потрясли воздух, молнии расчертили пространство над головой, и стало понятно, — это конец! Не может человек, мелкая тварь Божья, пыль под Его ногами уцелеть, не сгореть, не раствориться в потопе небесном!

Вот взорвалось совсем рядом. Посол — бывалый воин — не раз слышал пушечные залпы, не раз пушки и разрывало за его спиной! — но такого треска, такого шипения и свиста, казалось, — в самой голове, не доводилось слышать и ему. Видно, силы небесные и подземные схватились, ударились друг о друга и перетирают несчастную землю своими жерновами.

Вспыхнуло одинокое дерево. «Мокрое, а горит!» — ужаснулся дьяк. Справа открылся покатый овраг — балка. Туда понеслась против воли коней и возницы на скользких колесах кибитка, а телега увязла в русле ручья, который, не поймешь откуда, появился у нее меж осей. Посол вжался в угол и стал, криво и мелко крестясь, вспоминать родных вперемешку со святыми. «Спасусь, сам спасать буду!», — клялся среди молитв.

И вдруг все прошло! Дождь перестал. Солнце вспыхнуло огромной шаровой молнией и теперь рассматривало учиненный в его отсутствие погром. Посол перекрестился еще раз, уже твердо и широко. Но не посольская молитва была причиной счастливых перемен, не обет спасения изменил погоду, не вопли упавших в грязь охранников, не скулеж дьячка. Бессильны столь слабые голоса долететь до небес! Просто небо и недра закончили быстротечную битву, о чем-то договорились и помирились. «Обошлись без послов», — пробормотал дьяк.

Стали вытаскивать кибитку на дорогу. Но кони вязли в глинистом уклоне, густая трава, взмыленная дождем, скользила под сапогами, и люди быстро изнемогли. Нужно было ждать, чтоб хоть чуть просохло.

Из-за бугра показалась телега. Два могучих быка волокли ее медленно, но неуклонно. Казалось, они не замечали воды под ногами, а правый бык и вовсе равнодушно жевал. Ездоки — два крепких казачка — сидели в телеге, накрывшись рядном. Видно было, что они и в грозу не ступали на землю, ленились облегчить быков. «Таких бы коней, да в сани, вот и грязь не страшна», — подумал дьяк.

Телега приблизилась.

— Здорово живете, люди добрые, — крикнул дьяк.

— И ва-ам не пропа-асть, — равнодушно протянул старший казачок.

— Не пособите карету выправить?

— Не-е, нам нельзя-а.

— Чего ж нельзя?

— Лиходе-ея стереже-ом.

Тут посольские разглядели содержимое телеги. На дне под мокрой ряднушкой лежал большой серый ком. Его можно было принять за станичный чувал — пудов на шесть пшеницы, когда б не грязные связанные ноги и не черная обросшая голова.

Пришлось дьяку обольстить стражу баклажкой крымского вина да шматком кагальницкого сала. Тогда уж всем миром навалились на кибитку. И опять не вышло. Не шла в гору чертова колымага! А сводить к ней других лошадей посол не дозволил, побоялся. Достали обещанную баклажку. Сели ждать еще.