Дзиро Осараги - Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

— Ни одного?!

— Так точно.

— Так ты же мне днем что говорил?! Ты же сказал, что, если потребуется, и пятьдесят, и сто человек найдутся. А теперь что же?!

— Ну, я так думал… А как с рабочими переговорил, так ни один не согласился.

— Отчего же?

— Оттого, говорят, что у вас работать не желают ни за что.

— Ты им, небось, денег мало посулил! — гневно воззрился на дверь Гунэмон.

— Хо-хо, не в том дело! — усмехнулся бригадир. — Все зависит от того, с кем дело имеешь. Вы, сударь, ведь из бывших вассалов Асано. Вон, те сорок семь ронинов, значит, верность соблюли, а вы, мол, сударь, только о наживе помышляете, милостей господских не помните… Наслушались откуда-то мужики бестолковые — вот и толкуют теперь. Говорят, мол, к такому подрядчику нипочем работать не пойдем, хоть нас озолоти. Э-хе-хе… Так что вы, сударь, поищите кого еще. Только все толкуют одно и то же, так что, боюсь, людей вам нигде теперь не найти.

Гунэмон, как ошпаренный, бросился к другим мастерам, но везде встречал тот же прием. Наутро даже работники ушли из его конторы, испросив срочный отпуск. Когда, услышав дурные вести, Куробэй прибыл из своего дома в Нинна-дзи, перед конторой Гунэмона уже собралась толпа зевак.

— Что тут еще такое?! Вы чего?! — слезливо вопросил Куробэй. Голова его тряслась на морщинистой шее. — Что мы вам всем сделали? И это, по-вашему, справедливо?

Гунэмон молча смотрел на своего униженно сюсюкающего отца, всем своим видом показывая, что только родитель один за все в ответе, а сам он в общем-то ни при чем. Вся округа гудела от топота множества ног и гула голосов. Когда, не желая, чтобы его закидали камнями, Гунэмон вышел запереть входную дверь, кто-то из собравшихся отпустил по его адресу крепкое ругательство. А толпа зевак у дома тем временем продолжала расти.

Храм Дзуйко-ин при монастыре Дайтоку-дзи, что находится в Мурасакино, в северной части старой столицы, служил усыпальницей дальним предкам рода Асано. Кураноскэ, перебравшись в край Ямасиро, захоронил там кинжал князя Асано, его одежду и головной убор, поставив на памятном месте могильный камень, к которому порой собирались ронины помолиться за упокой души господина и провести заодно тайную сходку, так что с храмом их многое связывало.

Когда до храма докатились слухи о свершившейся мести, настоятель, преподобный Сотэки, немедленно отправил в Эдо монаха по имени Сокай, поручив ему навестить всех ронинов, распределенных по четырем княжеским подворьям. Ронины, и в первую очередь Кураноскэ, были рады этому посещению. На прощанье все они отрезали по пряди волос и передали монаху, попросив захоронить в Дзуйко-ин. Перед тем как встретиться с ронинами, Сокай посетил подворье даймё Асано Тосаноками, что в квартале Намбудзака, и встретился с ее светлостью Ёсэн-ин, вдовой покойного Асано Такуминоками.

Ёсэн-ин более, чем на Кураноскэ и его людей, возлагала надежды на ту партию ронинов, к которой принадлежали Сёгэн Окуно, Гэнсиро Синдо и Гэнгоэмон Кояма. Теперь она просила монаха по возвращении в Киото передать Синдо и Кояме ее просьбу объяснить в письменном виде, что помешало им привести в исполнение свои планы, и почему они так и не вошли в отряд Кураноскэ.

Вернувшись в Киото, Сокай передал настоятелю волосы ронинов и сопроводительную записку Кураноскэ с просьбой захоронить их в храме. Затем он встретился с Гэнсиро Синдо и Гэнгоэмоном Коямой и сообщил им пожелание вдовы князя. Оба залились краской и пообещали, что непременно отпишут ее светлости. Получив от обоих письменные объяснения, Сокай самолично отослал их в Эдо. Прочитав это послание, Ёсэн-ин в конце концов отправила его обратно Сокаю, присовокупив, что теперь ее недоумение более или менее рассеялось.

Сокай перед отправкой прочитал объяснительную записку, в которой значилось следующее:

«Поскольку усадьба Киры находилась под усиленной охраной, осуществить задуманный план с первого удара представлялось делом трудным. Предполагая, что, возможно, попытку придется повторить, решено было разделить силы на две группы с тем, чтобы подготовить еще одну, а если понадобится, то и две попытки штурма. Таким образом, одну группу возглавил Кураноскэ Оиси, а другая была поручена нам. Однако поскольку первой группе удалось довести задуманное до конца, то необходимость в нашей, второй группе отпала. Хотя то, что умиротворить скорбящий дух покойного господина удалось с первого удара, является отраднейшим свершением, всем нам, кто остался во второй группе, больно и горестно сознавать, что нам к тому не довелось приложить руку».

Дело было уже после того, как сорок шесть ронинов совершили сэппуку . Вдова князя приняла это объяснение за правду, да и в народе склонны были поверить такой версии. Ронинов превозносили за то, что они предусмотрительно подготовили резерв для повторной атаки. Однако Сёгэн Окуно, которого мучили угрызения совести, вскоре после того отбыл в дальний край Сансю [213] Санcю — китаизированное название провинции Микава (восточная часть нынешней префектуры Аити). и больше никому на глаза не показывался. Остальные члены «второй группы» тоже рассеялись по стране кто куда, и об их местопребывании даже близким друзьям в Киото известно было очень мало. Куробэй и Гунэмон Оно тоже прослышали о готовившемся «резерве». Куробэй искренне принял эту версию за чистую монету. Что сталось затем с обоими славными мужами из рода Оно, никому не ведомо.

«Они сказали, что хотят на прощанье показать мне такое представление, какого я еще не видывал, и решили потихоньку от прочей стражи разыграть фарс-кёгэн с танцами из Сакаи-тё, укрывшись за цветной ширмой, что стояла в изголовье. Тут начался шум, а Магодаю Окуда с Матанодзё Усиодой сказали, что участвовать в представлении не могут, и, получив на то всеобщее согласие, устроились отдыхать. Матанодзё пожаловался, что сотоварищи чересчур шумят и надо в конце концов что-то с этим делать. Он со смехом сказал, что на следующий день доложит Кураноскэ и попросит надеть на всех кандалы…»

(Из памятной записки Дэнэмона Хориути)

Тушить свет полагалось тому, кто последним ложился спать, и сейчас на потолке виднелся светлый круг от единственного оставшегося непогашенным фонаря. На полу один к одному было постелено девять футонов, и отовсюду уже доносилось ровное сонное дыхание. В комнате «стариков» было заведено рано отходить ко сну.

Между тем было всего лишь часа четыре, то есть около десяти по нынешнему времени. Кураноскэ, вернувшись из уборной, нырнул в постель, которую, чтобы не выхолодить, специально оставил накрытой, вытянул под одеялом озябшие в коридоре ноги и обвернул голову, как башлыком, лежавшей у него под изголовьем головной повязкой. Товарищи над ним всегда подтрунивали, но без этого «башлыка» чувствительный к холоду Кураноскэ не мог заснуть. Причудливая тень заплясала на светлой перегородке- фусума в изножье постелей. По ту сторону устланного татами перехода, за перегородкой, была комната, где размещались восемь ронинов помоложе.