Дзиро Осараги - Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

— Сомнений нет. Это же все равно, что стрелу в самого сёгуна пустить.

— Нам все равно ничего не будет.

— Да, вроде к нам претензий быть не должно. Мы ведь даже самурайские мечи уже не носим, никакого отношения ко всей этой истории не имеем… Если только привяжутся к каким-нибудь пустякам…

И отец, и сын, словно скорлупку цикады, сбросили с себя бремя моральных обязательств и ограничений, к которым обязывает звание самурая. Правда, они опустились по сословной лестнице на ступень ниже, но зато теперь чувствовали себя вольготно. Самураю приходится подтверждать свое самурайское звание: если надо кланяться, приходится кланяться, если прикажут что-то сделать, надо разбиться в лепешку, а сделать. Ну, а коли ты к самурайству не причастен, то с тебя и спроса нет. В этом вопросе что отец, что сын придерживались единого мнения. Убедившись, что Гунэмон его позицию полностью разделяет, Куробэй почувствовал, что страхи его понемногу рассеиваются.

Из Эдо волнами продолжали докатываться все новые и новые вести. В доме у Сёгэна по-прежнему было полно посетителей. С каждым днем слухи все разрастались и разрастались. Путники, шагающие по тракту Токайдо из Эдо в Киото и Осаку, разносили молву о мести ронинов по городам и весям.

— Да уж, на весь свет прогремели! Везде теперь о них знают!

— И кто только сейчас об этом не толкует! Просто диву даюсь. Вчера вечером пошли мы с Такэнодзё в Гион развлечься — так все девицы в заведении нам об этом уши прожужжали!

Слушать такие разговоры гостей Сёгэну было донельзя муторно.

— Ну, то, что в Гионе и Симабаре об этом толкуют, вполне понятно. Небось, там, в веселых домах, все помнят Ходока!

— Ха-ха-ха! Уж наверное!

Сёгэн втайне предполагал, что месть сорока семи ронинов произведет на многих сильное впечатление, но такой всенародный отклик превосходил все его ожидания. То, что люди, знавшие или видевшие Кураноскэ, об этом кричали на всех углах, еще можно было уразуметь, но даже не имевшие к нему никакого отношения горожане, включая женщин и детей, если только речь заходила о сорока семи ронинах, сразу же бросались слушать рассказчика. И такую картину в Киото можно было наблюдать повсеместно. Несмотря на то что у всех полно было дел в конце года, горожане на всех углах с жаром толковали о славных ронинах и их предводителе. В кабачках и веселых домах Симабары и Сумидзомэ, куда захаживал Кураноскэ, теперь каждый вечер отбою не было от любопытствующих посетителей, которые азартно обсуждали на местах подвиги своего героя. Рассказывали, что многие отправляются в Ямасину посмотреть дом, где раньше жил в уединении командор. Разумеется, до Сёгэна доходило и расхожее мнение о том, что Кураноскэ предавался разврату исключительно для того, чтобы сбить со следу ищеек врага. Сёгэн стал сторониться людей. Он даже отменил ежедневные прогулки и все больше сидел запершись у себя в комнате.

Он чувствовал, как шипы впиваются ему в сердце. С тоской вспоминал он о том времени, когда был одним из тех, кого вел за собой Кураноскэ. Наедине с самим собой он отчетливо видел свои слабости и недостатки. Теперь ему казалось даже странным, что он не примкнул к отряду мстителей. По этой ли причине или по каким-до другим, но проклятые шипы все больнее впивались в сердце. Ход его размышлений сбивался и путался всякий раз, когда перед ним снова бесцеремонно являлся образ Кураноскэ и слышался беззлобный негромкий смех. Начавшееся было смягчаться сердце Сёгэна снова отвердевало и, облачившись в броню, готовилось к атаке. Хотя он всей душой сочувствовал тому предприятию, которое сумели осуществить Кураноскэ и его сподвижники, сама личность Кураноскэ по-прежнему вызывала у него яростный протест.

Между тем простой народ, не устававший нахваливать ронинов, понемногу начал выражать свою симпатию к ним и от противного, то есть понося Киру, а заодно с ним и весь клан Уэсуги. Исчерпав весь запас брани и оскорблений по адресу двух трусливых родов, Кира и Уэсуги, горожане переключились на тех ронинов клана Асано, что от мести уклонились, и начали перемывать им кости.

Подойдя почти вплотную к потайному убежищу Хаято Хотты, Паук Дзиндзюро некоторое время прохаживался вокруг, выжидая. Издали доносился гул барабана «Киёмаса». [212] Като Киёмаса (1562–1611) — знаменитый полководец, прославившийся во время завоевательных походов Тоётоми Хидэеси на Корею. В его войсках использовался особый боевой барабан, который получил распространение по всей Японии. Зеленели луковые грядки. Мокрая земля была устлана сливовыми лепестками. Решив, что хвоста на сей раз за ним нет, он прошел во двор храма и, заглянув через забор в палисадник Хаято, окликнул:

— Привет!

В сумраке за приоткрытыми сёдзи , на которые падали лучи весеннего солнца, видно было, как метнулся и исчез во внутренней комнате знакомый силуэт. Приметив яркое кимоно, Дзиндзюро сразу вспомнил, что поведал ему Кинсукэ Лупоглаз о романе его приятеля.

— О! Кто пришел! — обронил, поднимаясь с татами , Хаято при виде улыбающейся физиономии Дзиндзюро за калиткой.

— Что? Редкий гость? — промолвил Дзиндзюро, будто принеся с собой под мрачные стрехи на веранду частицу солнца. — Все без перемен? Я было хотел наведаться поздравить с Новым годом, да тут, вишь, обложили меня со всех сторон, пришлось отсиживаться в норе. Ну, хоть и поздненько, а все же поздравляю с Новым годом.

— Что ж, проходи, — пригласил Хаято.

— Да нет, я так, на минутку. Оно и тут неплохо, на солнышке. Славная погодка, а? Я тут последний раз был в конце года.

Хаято, с притаившейся в уголках глаз усмешкой, достал трубку и закурил. Он был, как всегда, немногословен. Дзиндзюро, ведя разговоры о том о сем, искоса поглядывал в комнату. Осэн куда-то спряталась, ее нигде не было видно. Странно было, что она от него прячется. Дзиндзюро стало неприятно от того, что он им мешает.

— Может, сходим куда-нибудь? — предложил он.

Дожидаясь, пока Хаято переоденется, он сидел спиной к комнате, поглядывая на сад. Осэн, как видно, выходить не собиралась. Хаято тоже ее звать с собой явно не собирался: он достал из шкафа кимоно и теперь одевался в одиночестве.

Дзиндзюро праздно прикидывал, что, должно быть, от той изрядной суммы, которую им вручил Хёбу Тисака, еще кое-что осталось, и двое голубков теперь на эти деньги живут. По тому, как прибрана комната, совсем не похожая на холостяцкую берлогу, можно было понять, что Осэн сюда переселилась на постоянное жительство.

Не изменился только сам хозяин дома, Хаято. Он был, как всегда, бледен и, как всегда, не слишком приветлив. Греясь на солнышке, Дзиндзюро невольно представлял себе, как должен выглядеть Хаято в постели с Осэн.