Александр Марков - Троица

А не таков был царь Борис, чтобы в столь тяжелое для государства время взять да ни с чего помереть. Думается мне, отравили его ядом злые изменники-бояре. Было ведь у него немало завистников, думавших, что он не по праву престол занимает, потому как сами себя они считали ближайшими к царскому корню, и, скажем, вели свой род от младшего брата великого князя Александра Невского. Этим-то боярам самозванец был люб, потому как мыслили его помощью избавиться от Годуновых.

По смерти Бориса стал называться царем сын его Федор, шестнадцати лет всего, отрок прекрасный, научен был от отца книжному писанию, разумен и благочестив. И говорили мне, будто на меня он был похож лицом и статью. Быть бы ему славным государем и всей России добрым отцом, но не дал Господь.

А еще была у царя Бориса дочь, Ксения царевна, чудной красы девица, словно дивный цветок на лугу, благолепием сияла. Как и братец ее, любила книги читать и пела хорошо. Но и ей была злая судьба уготована. Правда, теперь все миновало, и даже божией милостью мне, недостойному, случается видеть иногда ее пресветлое личико. Ведь она, Ксенюшка, здесь с нами в Троице нынче сидит в осаде. Но вернемся к прежнему рассказу.

Воеводы Борисовы, что в Северской земле с самозванцем воевали, присягнули было Федору, но в скором времени к ложному царю Димитрию переметнулись, а с ними заодно и все бояре московские. И стали изменники смущать народ на Москве, говоря:

— Пойдем, прогоним Годуновых, они же злодейской лестию царский престол воровски похитили. Пусть правит нами законный государь Дмитрий Иванович!

Возмутился народ, и пошли, ворвались в палаты царские, и Федора с Ксенией и матерью их царицей Марьей схватили и в прежнем их доме, где жили до воцарения, с позором заточили. А ложный Димитрий в великой радости, как победоносец, пришел в город Тулу, и послал вперед себя в царствующий град предателей князей Мосальского и Голицына, чтобы они к его приходу все приготовили. И сказал:

— Не войду в Москву, пока живы царица и царенок, родичи врага моего изменника Бориски.

Князья самозванцеву волю с охотой взялись исполнить, и, придя в Москву, царевича Федора и мать его царицу предали злой смерти, задушили, а народу сказали, что они сами отравились. Царевне же Ксении жизнь сохранили, по тайному гришкиному указу. Участь ее ждала еще горше родительской.

Самозванец, гордыней переполняемый, вступил в царствующий град Москву. Народ же и бояре встретили его с великой честью. А князь Василий Шуйский, царь наш нынешний, при всем народе каялся и крест целовал в том, что он-де не видел Димитрия мертвым, когда ездил в Углич на дознание, а видел другое дитя. Прежде же он, князь Василий, неправду говорил якобы затем, чтобы до времени не открылась Борису тайна царевичева спасения. И было в народе большое ликование.

Этот царь Григорий, ложно называвшийся Димитрием Ивановичем, был с виду неказист и обличье имел простое, не царское: росту небольшого, все тело смуглое и рожа в бородавках. Грамоту знал и в государственных делах был сведущ, с боярами держался запросто, словно и впрямь с малых лет знал все обычаи царские. Воинов своих любил и всячески жаловал. Потешные бои устраивал и сам в схватку лез, о синяках и царапинах на царской своей персоне нимало не заботясь.

А еще имел он замыслы великие, не под стать своему низкому роду и воровской душе: хотел войной на турок идти, чтобы очистить от нечестивых Царьград и гроб господень освободить. Уже и взаправду стал войска собирать и хотел брать Азов, но не успел, ибо принял возмездие за свои грехи и был убит.

Это я назвал дела его, которые можно счесть достойными похвалы, но зла он совершил больше. Жаловал поляков своих и литву и немцев более всех прочих, и тем обижал русских людей. А иноземцы по Москве ходили хозяевами. К словам думных бояр не любил прислушиваться, главными же советчиками были у него польские и литовские люди. Смеялся над обычаями старинными, православные обряды исполнял не ревностно. Поначалу хотел даже вместо нашей истинной веры бесовскую латинскую ересь в России утвердить, и поставить костелы лютеранские. Но вскоре одумался и от этих нечестивых мыслей отрекся, за что поляки его ругали.

А еще не нравилось людям, что царь держится просто, не соблюдает царского достоинства: позволяет полякам в лицо себе бранные речи говорить, а то еще велит живого медведя в Кремль доставить и сам на него с рогатиной выходит, или возьмется некие разукрашенные хоромы строить и сам трудится, будто и не царь, а простой мужик. Очень любил он силой своей и удалью похваляться.

Но самый большой его грех, за который гореть ему в аду веки вечные, вот какой. Захватил он, нечестивец, в плен царевну Ксению, девицу прекрасную, чью родную мать и милого брата он повелел смерти предать, и сотворил с ней срам, и над красотой ее и девичьей честью зло надругался. И держал ее при себе шесть или семь месяцев, и все не мог насытить порочное свое естество. Говорят, еще и многих других честных девиц и жен опозорил этот окаянный подлец Гришка, козлище бессовестный.

А князья Шуйские думали поначалу, что, скинув Годуновых с расстригиной помощью, они скоро и его самого к рукам приберут и всеми государственными делами будут самолично распоряжаться. А когда увидели, что не смогут осуществить своих замыслов из-за Гришкиного своеволия и нахальства, стали размышлять, как бы им и от этого царя избавиться.

Послали грамоту польскому королю Жигимонту: «Почто, мол, великий король, подослал ты нам такого беспутного и ничтожного человека в цари? Отрекись от него, да вели своим панам, чтобы перестали ему помощь оказывать. Тогда мы без больших трудов сего бесстыдного низкородного наглеца сами с престола за смрадные уды стащим, а тебя, государь, отблагодарим, как подобает: в войне против шведов пособим, землями пожалуем, или, буде тебе угодно, возьми град Смоленск».

Король же польский этими посулами нисколько не прельстился, ибо ждал случая всю Россию привести под власть польской короны, а для того расстрига Григорий должен был утвердить у нас латинскую нечестивую веру и на польской княжне жениться.

Прослышал самозванец о боярских кознях, и повелел князя Василия Шуйского схватить и голову ему принародно отсечь. Когда же привели его на казнь, и палач уже меч изготовил, вдруг объявляют царскую милость: простил-де царь Шуйскому его грехи, пусть впредь ему верно служит и зла не умышляет.

Думал ложный Димитрий такою лестию Шуйского в покорность привести. А голову ему не стал рубить, потому что за свою-то голову всерьез не опасался. С легкостью из ничтожества престола царского достигнув, уверовал он в свою счастливую судьбу, и никакой угрозы себе не видел, потому и вел себя так дерзко и обычаев не чтил. А может, верил в колдунов езуитских, что доселе ему чарами крепкими помогали. Но колдунам-то за него радеть теперь едва ли была охота: ведь он веру православную искоренять раздумал.