Уилдер Пенфилд - Факел

Гиппократ медленно спустился в город. Позднее он зашел в дом Ликии. Эврифон, сообщила она, приходил, покачал головой и ушел.

Гиппократ выслушал ее, а потом сказал:

— Позаботься, чтобы ее похоронили со всеми положенными обрядами. Фаргелия, наверное, этого хотела бы. — Помолчав, он добавил — Я не пойду ее провожать. Так будет лучше. Но я заплачу за все. Найми плакальщиц.

Когда он вернулся еще раз, чтобы посмотреть, все ли сделано как должно, Фаргелия, завернутая в голубой хитон, уже лежала в дорогом гробу. В руке она держала медовую лепешку для Цербера, а в зубах — медный обол, чтобы заплатить Харону за перевоз. [17] По греческим верованиям, души умерших, чтобы попасть в обитель теней Аид, должны были переправляться через реку забвения Лету в лодке перевозчика Харона; врата Аида охранялись трехглавым псом Цербером. — Прим. перев. Ее голову окружали волны золотых волос, а лицо было исполнено спокойствия смерти.

И Гиппократ спросил себя, как спрашивали несчетные мириады людей: «Что такое жизнь? Откуда она возникает? И что ждет за могилой?»

На следующее утро архонт Тимон очень рано проснулся на своей триере, стоявшей в книдской гавани. Кроме него, там ночевали его жена и слуги. Гребцов устроили в городе. Архонт поднялся на палубу. Рассвет только-только занимался, было холодно, и канаты намокли от обильной росы, которая еще капала с рей. Олимпия вышла вслед за ним, ежась от утренней свежести.

— Я не спала всю ночь, — пожаловалась она. — Я, не переставая, думала о нашем бедном Клеомеде. Во всем виноват Гиппократ: он вскружил голову Дафне. Если бы можно было как-нибудь устранить эту помеху, Эврифон выдал бы дочь за нашего сына. Как ты предполагаешь это сделать?

— У меня на сегодня очень важные планы, — ответил Тимон. — Я все улажу.

— С тех пор как я вышла за тебя, — ответила Олимпия, — я не помню дня, когда у тебя не было бы каких-нибудь важных планов. Вот почему, милый, ты столь многого добился и так прославился.

Тимон польщенно улыбнулся и хотел было поблагодарить ее, но она продолжала:

— Однако у тебя никогда не хватало времени для нашего сына. А с тех пор как Буто стал его наставником, Клеомед держится со мной очень странно. Но у тебя по-прежнему нет для него времени. Даже Буто говорил, что он ведет себя странно. Вот почему я просила Гиппократа понаблюдать за ним и попробовать его вылечить. Впрочем, у меня была на это и другая причина. Когда ты так не вовремя пригласил Гиппократа к нам на виллу, чтобы он осмотрел Пенелопу, он встретился с Дафной еще до приезда Клеомеда — я сама их видела. Это было очень дурное предзнаменование. И я решила, что правила поведения, обязательные для асклепиадов, не позволят ему вмешиваться в наши семейные дела, если я обращусь к нему, как к врачу. Но, очевидно, было уже поздно. Послушай же…

— Погоди, — перебил ее Тимон. — Дай мне досказать. Я собираюсь сегодня еще раз поговорить с Эврифоном. Это и есть те важные планы, о которых я упомянул. Эврифон — человек разумный, и я все улажу, каких бы денег мне это ни стоило. Я нашел путь, как обогатить Эврифона, и он ни за что не откажется. А Клеомед, когда женится на Дафне, конечно, остепенится. Она найдет, чем его занять в часы, свободные от службы государству.

— Но послушай же, — повторила Олимпия, повышая голос. — Дафна не образумится, пока ты не отделаешься от Гиппократа. Ах, если бы его любовница увезла его в Македонию, чтобы он остался там навсегда!

— Ты говоришь о Фаргелии? — прервал ее Тимон. — Да, кстати. Я слышал, что Фаргелия умерла. Вчера. Очень грустно!

— Еще бы не грустно! — крикнула Олимпия. — Будь она Проклята! И нужно же ей было умереть, как раз когда она могла так хорошо послужить нашим планам.

— Олимпия! — с изумлением и негодованием воскликнул Тимон. — Нехорошо так говорить о мертвых.

— Нехорошо? — повторила Олимпия. — А что значит «нехорошо» и «хорошо»? — Она засмеялась. — Хорошо то, что приносит благо мне и моим близким. А нехорошо то, что идет на пользу нашим врагам.

— Олимпия! Ты забыла о богах?

— О богах? Глупости! Никаких богов нет. А если есть, то они только терзают нас… — Лицо мужа сказало ей, что в своем гневе она зашла слишком далеко. — Прости меня, Тимон. Но я так встревожена судьбой нашего сына! Я не спала всю ночь.

— Да, я знаю, — ответил Тимон и продолжал после некоторого молчания: — Утверждать, что богов нет, — кощунство. Но может быть, ты и права, опасаясь, что боги на нас гневаются. Ты знаешь, что говорят невежественные люди о роще Аполлона, в которой стоит наша вилла? Я срубил окружавшие ее кипарисы, потому что ты боялась темного леса. Я купил рощу и заплатил за нее. Но может быть, срубив деревья, я оскорбил Аполлона. Ведь именно тогда у Пенелопы и случился ее первый припадок, помнишь? И вот теперь Клеомед лишается победного венка, который должен был непременно получить, а Дафна берет назад свое обещание, когда брачная запись уже составлена. Однако предоставь это мне. Я все улажу, а когда вернусь на Кос, то найду способ умилостивить Аполлона.

— Сделай все, что в твоих силах, чтобы уговорить Эврифона, — ответила Олимпия. — А я посмотрю, что удастся сделать мне. Гиппократ — вот главное препятствие на нашем пути.

Олимпия подставила мужу щеку для поцелуя. Как и подобает любящей жене, она стояла у борта, пока он не спустился в лодку и не отплыл к берегу. Море было неподвижно-зеркальным: в прозрачной воде она видела даже разбитую амфору глубоко на дне. Тимон, выйдя на берег, оглянулся, и она помахала ему.

— Ты мне нужен, Тимон, — пробормотала она. — Ты всегда был мне нужен. А ты думаешь, что я люблю тебя… Хотя, может быть, и люблю — рассудком. Наверное, я состою из разных женщин. — Она поежилась и плотнее закуталась в шерстяной плащ. — Мое тело хочет иной радости. Быть может, во всем виноват Буто. Тимона я всегда любила и люблю разумом и немножко телом. Может ли женщина любить разумом одного, а телом другого? Любовь… ненависть… Я ненавижу Буто. Я люблю сильные тела атлетов. Я боюсь Буто.

Положив руки на влажные холодные перила, Олимпия внимательно осмотрела берег и вскоре увидела того, кого ждала. По молу раскачивающейся походкой шел Буто, кулачный боец. Он пересек островок, в который упирался мол, и спустился к воде. Олимпия перешла к другому борту, чтобы остаться незамеченной и иметь время подумать.

Почему она вздрогнула, когда увидела его на берегу? Страх ли перед ним причиной тому или тут что-то другое? Она умрет, если Тимон вдруг возвратится на триеру.

Месяцы, прошедшие со времени появления Буто в их доме, думала она, были для нее месяцами страха. А она-то надеялась, что он поможет ее единственному сыну, ее любви, ее радости, стяжать желанную победу. И вот теперь Клеомед лишился победного венка и может лишиться той, кого любит. И она сама, несмотря на все свои усилия, лишается сына. Тимон по-прежнему доверяет своей жене. Он дал ей всю ту роскошь, о которой она мечтала. Она может лишиться и этого, если Тимон узнает то, что известно Буто… что сделал Буто… если Тимон узнает…