Баграт Шинкуба - Последний из ушедших

Тут к старику подошли двое парней, наверно сыновья, помогли ему подняться, и, опираясь на них, посеменил он куда-то вдаль.

Если старик не спутал, выходило, что цебельдинцы переселились в Турцию в тот самый год, когда я угодил в тюрьму. У моей матери было семь братьев. И я прикинул, что если не торчать на одном месте, то хоть одного из них я смогу здесь встретить.

В эту ночь мне снова снились горы, весенний паводок в Бзыбском ущелье. Словно тысяча барабанов грохотала река, но сквозь бесноватый гул ее и рокот слышал я ржанье застреленного мною моего коня. И метался огонь над кровлей каштанового дома, и космы огня являли лики героев. И чаще других возникал из пламени Ахмед, сын Баракая, заклинавший нас не покидать родины.

Я проснулся оттого, что один из грузчиков тряс меня за плечо:

— Ты что кричишь и стонешь? Может, занемог?

Утром в порт я не пошел. Потащился в город. Знаешь, Шарах, иные, когда точит их черная тоска, прибегают к хмельному зелью, чтобы забыться, а меня повлекло послушать абхазскую речь. Ничто так не исцеляет вдали от родины, как отчее слово. Ангелом-хранителем пребывает оно во все века. Подсаживался я к людям в черкесках. Больше слушал, чем сам говорил. А горцы — буйные головы — судили и рядили об одном: кто повинен в их беде? Дело доходило до жестоких споров, до схваток, когда стороны хватались за оружие. И все из-за того, что хотели установить истину: кто виноват? Одни корили себя, другие — судьбу, третьи — царя и султана. Да разве все причины разыгравшихся событий могли быть им известны? А ты пиши, пиши, мой хороший. Кто знает, может, мои рассказы помогут отыскать разгадку на вопрос ма-хаджиров, что и поныне таится за семью печатями. Когда под властью султана оказались воинственные мужчины Кавказа, он, не будь дураком, стал вербовать их в аскеры и личные охранники. Горькое испытание плетью выносят многие, а сладкое испытание пахлавой — не каждый. Одних запугал, других приманил, подкупил плодородной землей и покровительством. Турецкое правительство извлекло для себя пользу из того, что у абхазцев между дворянами и крестьянами искони существует родство. Таких, как Шардын, сын Алоу, приняли с почетом. И землей наделили, и на звания не поскупились. Отвалили угодья, отщепили и подопечным их крестьянам по огороду. А выгода налицо: крестьянских парней взяли в армию — и пошли они во имя аллаха прямо на войну. Сколько из них калеками вернулись, о том только мне да богу ныне известно.

Если помнишь, вначале как-то рассказывал тебе о Каце Маане. Вашего он корня был, абхазского. В свое время немало услуг оказал этот кавказец царю, за что удостоился генеральского чина. После того как мы, убыхи, переселились в Турцию, солнышко на его погонах быстро, говорят, закатилось: помер вояка. Один из сыновей Каца Маана пошел по отцовской тропе: стал офицером русской армии. Другой отпрыск генерала, Камлат, когда упразднили княжество в Абхазии и, отменив крепостное право, ввели русское управление, не покорился новым властям и со всей семьей подался в Турцию.

Османы встретили его с почетом, как старого недруга врагов их. В центре Стамбула дворец предоставили и поставили во главе всех абхазских махаджиров. Как известно, военных даром не кормят. Посылают Камлата с вверенным ему войском в соседнюю арабскую страну, чей имам своевольничать стал и честолюбивых турок ослушаться вздумал. Многие абхазцы сложили головы, но армию имама Камлат разбил, а самого захватил в плен. Возвратился героем и попал прямо на свадьбу: дочь его Назифа выходила замуж за наследника турецкого престола Абдул-Хамида. Отгуляли свадьбу, а тут новое торжество — зять Камлата Маана становится султаном. Жесток был новый правитель, беспощаден и по заслугам прослыл «кровавым». Глаза у него были завидущие, а руки загребущие. Три вещи, дад, в мире опасны: нож в руках ребенка, похвала в устах льстеца и власть в руках одержимого величием. Во сне видел Абдул-Хамид Кавказ под сафьяновым сапогом своим. И решил он обольстительный сон превратить в явь. Он назначил Камлата Маана предводителем войска, составленного из махаджиров и турецких головорезов. Путь их лежал в Абхазию. Перед погрузкой на турецкие корабли Камлат Маан обратился к воинам с речью:

— Единокровные братья мои, час пробил! Наместник аллаха на земле, великий султан Оттоманской империи, внемля нашим благим чаяниям, протянул нам руку помощи, чтобы освободили мы от гяуров отчую землю. Когда вступим с оружием на родной берег, все абхазцы, которые томятся там под владычеством царя, восстанут и присоединятся к нам. Освободим Апсны! Вперед под стягом газавата! Падишахим бин яша!* [17] Да здравствует тысячу лет наш султан!

И множество вооруженных людей пересекло Черное море и высадилось вблизи сухумской крепости. Камлат Маан торопился. Во все концы Абхазии поскакали его глашатаи, призывая народ к объединению:

— Кто хочет быть свободным, присоединяйтесь к армии Камлата Маана — спасителя Абхазии! Он поведет вас на Ингур, чтобы разбить гяуров!

Но вышло не так, как думал Камлат. За исключением сородичей Маана и некоторых сбитых им с толку горцев, пасшие скот в горах и сеявшие хлеб в долинах крестьяне не откликнулись на мятежный клич паши. Люди, принявшие русское подданство, уже не помышляли изменять своего решения. Даже воины Камлата, вступив на отеческую землю, стали разбегаться из его войска. Склонив колени и целуя ее, они шептали: «Прости, Апсны!» К тому же свидетельства их о перенесенных в Турции страданиях отрезвляюще действовали и на неискушенных.

С преданными ему людьми и с турецкими отрядами двинулся Камлат Маан на Ингур. Но русские разгромили его. Наемник султана понимал, что за такое отражение ему не сносить головы. Мало того, что сам он возвращается с позором, еще и многие воины его потеряны: одни — разбежались, другие — убиты, третьи — у русских в плену. И тогда изобрел он для своего спасения коварный план. Отступая, сам сжигал горские селения и распускал лживые слухи о лютой русской мести. Силой оружия и страха загнал он на турецкие корабли тысячи абхазцев. И число их было почти вдвое больше, чем число воинов, с которыми он уплывал завоевывать Абхазию. Но, как ни старался Камлат-паша угнать всех ее жителей, не удалось ему это. Пастухи с отарами скрылись в горах, целые семьи ушли в леса или перебрались к русским. И возродилась из пепла Апсны. Твой приезд, дад, не лучшее ли доказательство тому? Дай-ка обниму тебя, поздняя радость жизни моей!

Душа пеклась о близких. И вот я в дороге. Иду пешком с посохом в руке в Осман-Кой. Путь далек. В лицо мне дует осенний ветер. И чудится порой, что доносит он дым очага, над которым склоняется моя мать.

Частенько вдоль обочин дороги встречались мне заброшенные могилы. Спросишь встречного: кто похоронен в них? Отвечает: