Михаил Иманов - Меч императора Нерона

Нерон смеялся долго и весело. Сенека чуть улыбался, мельком поглядывая на Салюстия. Афраний Бурр по-прежнему стоял с каменным лицом, глядя прямо перед собой.

— Ты меня рассмешил, Салюстий,— вытирая ладонью выступившие на глазах слезы, сказал Нерон.— Я удивляюсь, как ты еще жив после такого замечательного лечения. Значит, ваши александрийские врачи лечат отравой? Скажи честно, Салюстий, это, наверное, очень вкусное снадобье?

— Я не знаю,— пожал плечами актер.

— Как это не знаешь, ведь ты съел его!

— Он втирал его в грудь,— сказал Салюстий, виновато улыбаясь.

— Ах, в грудь,— несколько разочарованно проговорил Нерон и, в единое мгновенье сделавшись серьезным (такие резкие перемены настроения были ему присущи), спросил: — И кто он такой, этот твой врач?

— Его зовут Никий,— с поклоном ответил Салюстий,— он грек.

— Грек? — удивился Нерон (так, как если бы актер сказал, что его врач — лошадь или корова).— Ты сказал — грек?

Император Нерон был неравнодушен к Греции, все греческое казалось ему лучше римского: поэты, художники и, главное, публика в театре. Он любил говорить: «Только греки умеют ценить прекрасное». И при этом добавлял неизменно: «Только там понимают мое искусство, грубый Рим не дорос до меня».

— Да, он грек,— кивнул Салюстий.— И при этом из хорошей семьи. Его отец был претором в Александрии, еще при императоре Гае.

— Вот как,— покачал головой Нерон.— И что же, он молод?

— Очень молод. Ему едва исполнилось двадцать лет.

— Ты меня удивляешь, Салюстий, столь молодых врачей не бывает. Совсем мальчишка. Ты говоришь, двадцать лет?

— Двадцать. Но он искусен не только во врачевании. Он хорошо знаком с греческими и римскими поэтами. Мне трудно судить, но, кажется, он очень образован.

— Образован, говоришь,— задумчиво произнес Нерон,— и хорошего рода. И что, красив или уродлив? Эти ученые как будто специально рождаются с неприятными лицами.— Он махнул рукой в сторону Сенеки.— Это к тебе не относится, мой Анней.

Сенека кивнул понимающе, а Салюстий сказал:

— Он очень красив. Я не слишком разбираюсь в науках, может быть, он не столь учен, как мне показалось, но он очень красив.

— Хорошо,— Нерон милостиво (впервые за все время разговора) посмотрел на Салюстия.— Приведи его ко мне, я хочу посмотреть на него.

— Ты не будешь разочарован, император,— радостно выпалил Салюстий, делая шаг вперед,— его красота...

— Я разберусь в этом сам,— перебил Нерон и, отмахнувшись рукой от Салюстия, добавил: — Мне сейчас не до тебя, иди, сегодня декламировать не будем.

Когда Салюстий ушел, император повернулся к Сенеке:

— Как ты думаешь, Анней, этот прохвост Салюстий говорит правду?

— Что ты имеешь в виду? — склонился к нему Сенека.

— Я подумал, зачем такому красивому и ученому юноше, да еще из хорошей семьи, ехать в такую даль, чтобы лечить какого-то Салюстия? Тебе не кажется это странным?

— Нет, не кажется,— сказал Сенека.

— Это почему? — удивленно посмотрел на него Нерон.

— Потому что Александрия не Рим...

— Это я и без тебя знаю,— нетерпеливо перебил его Нерон.— Ты не отвечаешь на мой вопрос.

— Потому что Александрия не Рим,— повторил Сенека.— И если какой-то актер, бывший раб, принимаем при твоем дворе и облагодетельствован тобой, то оттуда он видится значительной особой, равной какому-нибудь влиятельному сенатору.

— Ты так полагаешь? — прищурился Нерон.— Ну ладно, это я выясню сам. Сейчас я хотел говорить с тобой не об этом. Тебе и Афранию я всегда доверял больше других. Мне нужен ваш совет.

— Мы слушаем тебя,— с поклоном сказал Сенека.

— Садитесь вон туда,— Нерон указал на два кресла, стоявшие рядом,— мне нужно видеть ваши лица.

Сенека и Афраний Бурр сели.

— Дело, по которому я позвал вас, очень деликатное, можно сказать, семейное, но я хочу доверить его вам.

— Мы слушаем тебя,— повторил Сенека.

— Это касается...— не очень твердо начал Нерон, исподлобья глядя на сидящих, но, вздохнув, договорил: — касается моей матери, Агриппины.

Сенека невольно вздрогнул. Нерон пристально смотрел на него, его близорукие глаза казались подернутыми серой дымкой.

— Скажите мне,— прервал молчание Нерон,— что делать сыну, если мать посягает на его жизнь, к тому же если этот сын — император Рима? Что ты скажешь, Анней?

— Скажу, что в это трудно поверить,— осторожно проговорил Сенека.

— А что думает наш доблестный Афраний? — с недоброй улыбкой, переведя взгляд на Афрания Бурра, спросил Нерон.

— Думаю, что благополучие Рима важнее сыновних чувств,— спокойно и уверенно выговорил тот.

— Замечательный ответ, Афраний,— чуть удивленно заметил Нерон.— Признаться, не ожидал. Значит, ты считаешь, что с Агри... что с ней нужно поступать так же, как с любым другим заговорщиком? Я правильно тебя понял?

— Ты правильно меня понял,— кивнул Афраний.

— Но, наверное, ты, как и Анней,— вкрадчиво проговорил Нерон,— считаешь, что в это трудно поверить и что сначала нужно иметь неопровержимые доказательства, а уж потом...— Он не договорил, выжидательно глядя на Афрания.

— Нет,— отрицательно покачал головой Афраний,— я так не считаю. Ты всегда был примерным сыном, не я один, весь римский народ знает это. А примерный сын никогда не позволит себе ложные подозрения. Подозрения примерного сына есть лучшее доказательство, и я не понимаю, какие нужны еще.

«Ловок,— подумал Сенека, неприязненно косясь на Афрания,— но не умен, потому что конец Агриппины есть начало нашего с ним конца».

— Ты замечательно сказал, Афраний,— усмехнулся Нерон,— я сам не думал об этом. Но ты прав, хотя мне тяжело сознавать такое. А ты, Анней,— обратился он к Сенеке,— ты все-таки думаешь иначе?

— Нет, император,— сказал Сенека,— тем более что я сам говорил недавно, что такой заговор существует. Я только хочу, чтобы были соблюдены...

Он замялся, и Нерон нетерпеливо махнул рукой:

— Ну что, говори же.

— Чтобы были соблюдены приличия,— вздохнув, закончил Сенека.

Нерон удивился:

— Какие приличия? Я не понимаю тебя.

— Я не думаю,— пожал плечами Сенека,— что с матерью императора можно поступить, как с обычным заговорщиком. Народ этого не поймет.

Нерон смотрел то на Сенеку, то на Афрания Бурра, и лицо его казалось растерянным.

— Что же делать? — едва слышно выговорил он.

— Скажи, Афраний,— обратился Сенека к Бурру,— ты сможешь отдать преторианцам такой приказ?

— Какой приказ? — осторожно переспросил Бурр, будто не понимая точного смысла вопроса.

В свою очередь, Сенеке тоже не хотелось говорить напрямую.

— Я хотел сказать... я хотел сказать...— дважды повторил он, глядя на Нерона.

— Приказ убить ее,— произнес Нерон глухо, опустив глаза.