Генрик Сенкевич - Крестоносцы. Том 1

Аббат, польщенный похвалой, подъехал поближе к Ягенке и спросил:

— Ты что нос повесила?

Она склонилась в седле и, схватив руку аббата, прижала её к губам.

— Крёстный, вы бы послали песенников в Кшесню.

— Зачем? Перепьются они в корчме — и только.

— А может, помешают ссоре.

Аббат бросил на неё быстрый взгляд и вдруг резко сказал:

— Да хоть бы его там и убили!

— Тогда пусть и меня убьют! — воскликнула Ягенка.

И все горе, все сожаления, которые накопились в её груди со времени разговора со Збышком, излились вдруг в потоках слез. Увидев, что Ягенка плачет, аббат обнял девушку рукою так, что укрыл её чуть не всю широченным своим рукавом, и заговорил:

— Не бойся, доченька, ничего не бойся. Они могут там поссориться, но ведь и Вильк с Чтаном — шляхтичи, не станут они нападать на него все вдруг, на поединок вызовут, как рыцарский обычай велит, ну, а уж он-то с ними справится, хоть бы и с двумя сразу драться пришлось. Что ж до дочки Юранда, то одно скажу тебе: ни в одном лесу не растет дерево для их ложа.

— Коль она ему милее, так и я его не хочу! — сквозь слезы сказала Ягенка.

— Чего же ты тогда хнычешь?

— Боюсь за него.

— Вот уж подлинно бабий ум! — со смехом воскликнул аббат.

Тут он нагнулся к уху Ягенки и сказал ей:

— А ты, девушка, про то подумай, что, и женится он на тебе, все равно ему не раз драться придется, — он ведь шляхтич.

Нагнувшись ещё ниже, он прибавил:

— А женится он на тебе, как Бог свят, женится, и в самом скором времени!

— Где уж там! — возразила Ягенка.

А сама тотчас заулыбалась сквозь слезы и глянула на аббата так, будто хотела спросить, откуда же он это знает.

Меж тем Збышко, вернувшись в Кшесню, проехал прямо к ксендзу, так как в самом деле хотел заказать службу о здравии Мацька; уговорившись с ксендзом, он направился прямо в корчму, где надеялся застать молодого Вилька из Бжозовой и Чтана из Рогова.

Он и впрямь застал там обоих. Народу в корчме было полным-полно, пила тут и шляхта, знатная и мелкая, и мужики, и даже несколько захожих штукарей показывали всякие немецкие штуки. Однако в первую минуту Збышко ничего не мог разглядеть, так как окна в корчме, затянутые воловьими пузырями, пропускали мало света; только когда слуга подбросил в печку сосновых щепок, Збышко увидел в углу за братинами пива волосатую рожу Чтана и суровое, гневное лицо Вилька из Бжозовой.

Тогда он медленно двинулся к ним, расталкивая по дороге толпу, и, подойдя вплотную, с такой силой ударил кулаком по столу, что грохот пошел по всей корчме.

Вильк и Чтан вскочили с мест и, сдвинув наперед кожаные пояса, хотели уже схватиться за мечи, но не успели они это сделать, как Збышко бросил на стол перчатку и, говоря в нос, как было в обычае у рыцарей при вызове на бой, произнес следующие, совершенно неожиданные, слова:

— Коли кто из вас или других рыцарей, присутствующих здесь, станет оспаривать, что панна Данута, дочь Юранда из Спыхова, — самая прекрасная и самая добродетельная девица на свете, то я вызову его на поединок, конного или пешего, до первого коленопреклонения или до последнего вздора.

Вильк и Чтан были просто поражены, как поразился бы и аббат, если б услыхал что-либо подобное, и с минуту времени слова не могли вымолвить. Что это за панна? Они вовсе не о ней помышляют, а об Ягенке… А ежели этому шалому парню не нужна Ягенка, тогда чего он к ним лезет? Зачем рассердил их перед костёлом? Зачем пришел сюда и ищет с ними ссоры? Все перемешалось у них в головах, они даже рты разинули, а Чтан так вытаращился на Збышка, точно не человека увидел, а какое-то немецкое диво.

Но Вильк был побойчее, знал немного рыцарские обычаи и слыхал, что рыцари часто дают обет служить одним дамам, а женятся вовсе на других, вот он и подумал, что и тут может такое случиться, и уж если подвертывается оказия подраться за Ягенку, то надо ею немедля воспользоваться.

Он вылез из-за стола, подошел к Збышку с видом, который не сулил ничего хорошего, и спросил:

— Так по-твоему, собачий ты сын, не Ягенка, дочка Зыха, прекраснее всех на свете?

Вслед за ним вылез из-за стола Чтан, и около них сразу стал собираться народ, потому что все уже поняли, что добром это дело не кончится.

Вернувшись домой, Ягенка тотчас послала слугу в Кшесню узнать, не подрался ли кто в корчме или не вызвал кого-нибудь на поединок. Однако слуга, получив на дорогу скоец, засел в корчме пить со слугами ксендза и не помышлял о возвращении домой. Другой слуга, посланный в Богданец предупредить Мацька о прибытии аббата, вернулся, выполнив поручение, и сказал, что видел, как Збышко играл со старым шляхтичем в кости.

Ягенка немного успокоилась, она знала, как ловок и искусен в бою Збышко, и опасалась не столько того, что его могут вызвать на бой, сколько того, что в корчме может неожиданно стрястись какая-нибудь беда. Ей хотелось съездить с аббатом в Богданец, но тот решительно воспротивился, так как хотел поговорить с Мацьком о залоге и об одном ещё более важном деле, а такой свидетель, как Ягенка, был бы при этом лишним.

К тому же аббат собирался заночевать в Богданце. Узнав о благополучном возвращении Збышка, он пришел в отличное расположение духа и велел своим причётникам горланить песни так, что стон стоял в лесу, а в самом Богданце мужики выглядывали из халуп, чтобы узнать, не пожар ли это случился или, может, враг наступает. Но пилигрим, ехавший впереди с кривым посохом в руке, успокаивал их, что это едет высокая духовная особа, и мужики кланялись и даже осеняли себя крестным знамением; видя, какие ему воздают почести, аббат возвеселился и возгордился и ехал вперед, радуясь на мир божий, преисполненный благоволения к людям.

Услышав крики и песни, Мацько и Збышко к самым воротам вышли встречать аббата. Некоторые причётники уже бывали с аббатом в Богданце, но те из них, которые недавно присоединились к его свите, никогда Богданца не видали. Они приуныли, когда взорам их открылся убогий домишко, который и сравнить нельзя было с обширным домом в Згожелицах. Однако, заметив, что сквозь соломенную стреху домишка пробивается дым, они воспрянули духом и совсем оживились, когда вошли в дом и услышали запах шафрана и всяких яств и увидели два стола, уставленные оловянными мисками, правда ещё пустыми, но такими огромными, что один вид их радовал глаз. На столе поменьше сверкала приготовленная для аббата миска чистого серебра и такой же, украшенный богатой резьбою, кубок, добытые вместе с другими богатствами у фризов.

Мацько и Збышко тотчас стали звать гостей к столу, но аббат, который, уезжая из Згожелиц, плотно поел, отказался, тем более что его занимало совсем другое. По приезде в Богданец он сразу стал пытливо и вместе с тем беспокойно всматриваться в Збышка, словно хотел найти на нем следы драки; при виде спокойного лица юноши его охватило такое нетерпение, что он уже не мог сдержать свое любопытство.