Лев Жданов - Стрельцы у трона. Отрок - властелин

— Не стоит казнить собак тех. Не свою волю творили. Больший есть виновник, коего и не судили мы, — объявил громко Петр. — Пусть и эти шестеро понесут с другими одну кару. И только сослать всех подале.

Встал тогда служитель Христа Иоаким, уже давно переехавший в Лавру:

— Так ли слышу? А где же правосудие людское и Божие? Не от себя глаголать надлежит тебе, государь, не от доброго сердца твоего, а от разума. Кто выше стоял, кому боле дано было, с того и больше спросится. А первым тем злодеям чего не хватало? И они не то на твою драгоценную жизнь, на матерь, рождшую тебя, посягали! То простить смеешь ли? Да и пример надо. Вспомни, как в недавние лета на Москве кровь лилася присных твоих. И по сей час неотмщена, вопиет к Богу. За тех простить смеешь ли?.. Нет, глаголю во имя правды и строгой истины Господней, во имя возмездия людского и божеского. Мало — государство, они и церковь православную хотели смутить, поставить раскольничьего попа в патриархи. И то простить можешь ли, яко защитник православия и веры Христовой?

Долго угрюмый, задумчивый сидел в молчанье Петр. Потом черкнул свое решение на листе, и трое — Шакловитый, Петров и Чермный — были все-таки преданы смертной казни, по воле патриарха.

Приговор совершен на площади перед Лаврою, у самой Московской дороги. А «главной виновнице» Софье, опять через руки Иоанна, этой куклы в бармах и венце, было послано письмо, вернее, грозный указ «Уйти навсегда со сцены русской государственной жизни».

И нельзя было не послушать этого грозного послания, полного ума и твердости, где так стояло: «Теперь государь-братец, настоит время нашим обоим особам Богом врученное нам царствие править самим. Понеже пришли есми в меру возраст а своего . А третьему зазорном у лицу, сестре нашей, с нашими двемя мужскими особами в титлах и в расправе дел быти не изволяе м!»

Конечно, Иоанн дал полное согласие на все предложения брата.

Немедленно указом имя Софьи повелено было исключить из всех актов, где оно раньше поминалось вместе с именами царей. Тот же боярин Троекуров явился в Москву и передал приказ царя: поселить Софью навсегда в Новодевичьем загородном монастыре.

Не сразу, но пришлось подчиниться и этому.

В конце сентября заняла она в обители ряд обширных келий вместе с целым штатом оставленных ей прислужниц.

Только публично не смела показываться царевна.

— А то, — заметил Петр, — в церкви поют: «Спаси, Господи, люди твоя…» — а на паперти наемным злодеям деньги раздают на убийство близких… И што-бы нищенки ни к ей, ни во дворцовых покоях не терлися, ни юроды, ни калеки всякие. Тоже людишки никчемные… Комнатные вытерки… Стены обтирают спиной, сор из избы выносят. Давать им можно деньгами, как обычай есть… А во дворцы — не пускать…

Еще один «главный виновник», Василий Голицын, первый актер во всей разыгравшейся трагикомедии, остался почти безнаказан.

Петр по просьбе дядьки своего, Бориса Голицына, не довел до конца следствия об участии князя в происках царевны. И только сослал его сначала в Каргополь, потом в Яренск, в деревушку верстах в семистах от Вологды.

Так кончил свою карьеру Василий Голицын, полновластный хозяин русской земли в течение многих лет, живший по-европейски в полутатарской еще Москве, скопивший миллионное состояние, не считая всего, что он проживал ежегодно…

Все ставленники его и Софьи были удалены, и Петр отдал власть в руки новым людям.

Лев Нарышкин, опытный дипломат, Емельян Украинцев, князь Федор Урусов, Михайло Ромодановский, Иван Троекуров, Тихон Стрешнев, Петр Прозоровский, Петр Лопухин Меньшой, Гаврило Головин, Петр Шереметев, Яков Долгорукий и Михайло Лыков — вот кому вручил всю власть молодой царь. А сам — снова принялся за учение, за свои мастерства и работу, которую пришлось оставить на время, чтобы очистить царство от старой плесени и гнили, веками накоплявшейся в стенах московских дворцов и теремов…

Больше шести лет пронеслось после событий, описанных в предыдущей главе. Великан ростом, могучий телом, с мощным умом, неутомимый в труде, молодой царь Петр, как будто нарочно, был создан судьбой, чтобы поставить на новые пути русское царство, богато одаренный, но задавленный вековым невежеством и гнетом народ.

Никогда история более зрелых народов не отмечала такой усиленной деятельности самодержавного правителя во благо своей земли, какую проявлял Петр, разумеется, действуя по силе своего разумения, не как пророк-моралист, а как деятельный государственный преобразователь и захватчик во имя будущих великих задач, достойных великого славянского племени.

Почти семь лет Петр один волновал стоячее русло московской жизни. Но и в дому его, и по царству дела шли сравнительно спокойно.

И неожиданно в феврале 1697 года снова забродили старые дрожжи, вернее, упорное, предательски затаенное, вечное брожение пробилось наружу.

Веселая пирушка шла в обширном, богато и со вкусом убранном жилище нового любимца государя Франца Лефорта.

Было это 23 февраля 1697 года. Наутро назначен отъезд за границу большого посольства, в котором, под видом простого дворянина Петра Михайлова, должен принять участие и сам царь, в это время написавший на своей печати девиз: «Аз бо есмь в чину учимых и учащих мя требую»…

Научиться самому лучшим порядкам жизни, чтобы потом научить родную землю, такова была сознательная, продуманная цель настоящей поездки за море, первой, беспримерной до этих пор во всей русской истории.

Гремела музыка. Юноша-царь от души веселился, плясал с миловидными обитательницами Кокуя, или Немецкой слободы, и с русскими боярышнями, которые так забавно выглядели в своих новых нарядах.

— Петруша, тебя спрашивают, — шепнул ему в разгаре вечера Тихон Стрешнев. — Вон в том покое, что за столами накрытыми…

Петр миновал столовую и увидел двух давно ему знакомых стрелецких начальников: юркого, востроносого и всегда оскаленного, словно векша, полуполковника Елизарьева и полусотенного Силина.

— Вам што? Погулять захотелось? Так сюды без зову не ходят. Ступайте в кнейпу али куда… Да вы и не пьяны, я вижу… Ровно не в себе… Уж не беда ли какая?..

И от одного предчувствия у Петра задергалось лицо, голову стало пригибать к плечу, глаза остановились.

— Да што же вы? — уж нетерпеливо окликнул их царь. — Али со мной шутки шутить задумали, благо дни такие веселые?! Ну, выкладывайте, коли што есть…

— Есть, государь, Петр Алексеевич. На твою особу злодеи помышляют…

— Хто?.. Где? Говори! Да потише, слышь… Идем сюды…

И Петр отвел обоих подальше, к сторонке, за большой резной шкап, в самый угол комнаты, где и без того никого не было.