Феликс Дан - Аттила

И взор мой, пронизав золотые, медные и железные крыши и мраморные стены дворцов и палат, кожаные палатки пастухов и землянки пастухов и охотников, проник в бездну злобы, насилия, грабительства, убийств и вероломства, в которых погрязли все племена. Всюду было одно только коварство, ложь и ненависть под личиной дружбы и жажда мести под притворным добродушием. Но в одном лишь чувстве все были искренни и согласны: в жалкой, подлой боязни смерти! Человечество возбудило во мне глубокое отвращение, и я закрыл глаза, чтобы не видеть людей.

– Ты боишься, гунн? - спросил меня Бог.

– Мне тошно, - отвечал я. - как от запаха гнилого мяса. Лучше бы их вовсе не было, если они не могут быть иными!

– Ты говоришь истину, и тебе предназначено быть исполнителем божественного провидения, - сказал бог. - Аттила, сын Мунчука! Твои гунны слабее всех этих народов, но они многочисленны, как степной песок, и покорны, как псы охотнику. Тебе же они будут повиноваться с быстротой и точностью спущенной с тетивы стрелы. Жатва созрела: хочешь ты быть моим жнецом? Восстань, Аттила! Тысячелетние святотатства римлян взывают ко мне о мести. Я - Бог мщения, хочешь ли ты быть моим мечом? Так сбрось с себя теперь же все, что есть в тебе человеческого, то есть слабого, и сделайся непреклонен, как Мой меч, служи только моей воле и безжалостно уничтожай тысячи тысяч детей, женщин и стариков. Я же сделаю имя твое великим перед королями и повергну под ноги твои все страны мира. Тебя же люди прозовут бичом Бога мщения, и ты будешь для них славой и позором, проклятием и гордостью. Можешь ли ты слепо исполнить все, что я повелю тебе?

Я молчал в смущении и ужасе. Сердце мое замерло. Неужели мне придется убивать невинных?.. Бог проник в мои колебания, и голос его страшным громом раскатился между утесами.

– Ты колеблешься? Ты не хочешь? Хорошо же! В Дунайском лесу около палатки Бледы в земле зарыт мой старый победный меч. Тот, кто найдет его, волей-неволей сделается моим непобедимым мечом. Пусть же Бледа будет властелином мира!

И бог исчез среди грома и молний. Кругом снова настала ночь. Гора, на которой я стоял, разверзлась под моими ногами, и я, подобно камню, быстро полетел вниз. Кровь хлынула у меня изо рта и ноздрей. Наконец, я ощутил под собою землю и очнулся. Во рту у меня действительно была кровь, -обильно лившаяся из горла и из носа. Я лежал на земле перед палаткой. Припадок горячки привел меня сюда, я чувствовал себя умирающим. Вдруг в темноте надо мною склонился человек: то был посланный Бледы.

– Твой старший брат, - сказал он, - повелевает тебе предстать перед ним завтра до захода солнца. Если ты не явишься и не откажешься от предложенного ему тобою похода, то он отнимет у тебя твое царство, так же как он дал тебе его.

И посланный исчез.

На другой день я поехал через Дунайский лес к брату. Солнечные лучи уже косвенно пронизывали ветви сосен. На всем лежал кровавый оттенок, точно такой, как в моем видении. Я ехал один, далеко опередив моих спутников. Вдруг справа в глубине леса послышалось мычанье скота. Из чащи вышел пастух. Я знал этого пастуха, бывшего одним из многочисленных надсмотрщиков за стадами Бледы.

– Почему ты покинул стада, Руал? - спросил я его. - И что у тебя под плащом.

– Старинный железный меч, господин, - отвечал пастух. - Я несу его моему царю. Вот посмотри, - и он показал меч.

На рукоятке, с которой отпало уже все сгнившее дерево, вставлены были круглые, красные камни, которые горели, словно капли крови…

Меня обдало жаром.

– Мне! Дай мне этот меч! - вскричал я, наклонясь, чтобы схватить его, но пастух отскочил в сторону.

– О чем ты думаешь? - вскричал он. - Он найден на земле Бледы и его слугою. Меч принадлежит ему!

И он быстро побежал в лагерь. Скоро и я стоял в палатке брата. Пастух с мечом в руке, стоя перед ним на коленях, рассказывал о находке. При моем появлении брат сделал пастуху знак уйти, и, с глубоким поклоном положив меч на стол, он удалился.

Брат выпрямился во весь свой высокий рост и, смотря на меня, произнес:

– Выбирай, Аттила. Сегодня ночью мне снилось, что ты - тот исполинский волк, о котором германцы рассказывают, что он пожрет всех богов и людей. До этого я тебя не допущу! Имя гунна не должно стать проклятием для народов. Поклянись не начинать никакой войны без моего согласия. Или я отниму у тебя твое царство. Твои подданные охотно послушаются меня: они меня любят, тебя же только боятся и ненавидят. А любовь могущественнее ненависти.

– Ты шутишь! Ты не можешь говорить это серьезно! - едва мог я вымолвить от гнева.

– Ты сомневаешься? - вскричал он. - Я готов поклясться, что не шучу, поклясться на мече.

Он схватился за ножны, но они были пусты: он оставил меч в опочивальне. Под руками не было иного оружия, кроме меча, найденного пастухом.

– Все равно, - сказал брат, повернувшись к столу, на котором он лежал, - Руал говорит, что это должен быть меч Бога войны, по старинному преданию зарытый в Дунайском лесу, - прибавил он, улыбаясь. - Я поклянусь на этом мече…

Но он уже лежал у моих ног, и из его горла била широкая струя крови. Я же стоял над ним с мечом, непостижимым образом очутившимся в моей руке, а кругом все подернулось уже знакомой мне кровавой дымкой.

Он не произнес ни слова, я встретил только его взгляд. Но он не тронул меня: я сделался бесчувственным и закаленным, как мой меч.

– Да, это волшебный меч! - в восторге вскричал я. - Потому что сердце мое умерло.

Глаза брата угасли.

Аттила тяжело перевел дух и погрузился в молчание.

Выйдя из палатки, - продолжал прерванный рассказ Хелхаль, - ты сказал гуннам, что брат твой, напившись вина, неосторожно наткнулся на меч и пронзил себя. Но не все поверили этому. Многие собирались роптать…

– Но я не дал им времени. В тот же день я начал войны с Византией, с остготами, с маркоманами и с сарматами… Я победоносно окончил все четыре похода, и с тех пор гунны слепо бросаются за мною, когда я веду их с моим мечом в руке. Они знают, что я получил его от Бледы… в наследство. И это победоносный меч! Никогда еще не бывал я побежден, никогда! Даже в Галлии, - с внезапным жаром вскричал он, - когда римляне и вестготы составили против меня бессмысленный союз. Я бы напал на них, если бы внезапно хлынувшая из гортани кровь не приковала меня к ложу и если бы явившийся мне вторично бог войны не повелел мне вернуться.

– Отступи пока, непобежденный, - сказал он, - а через три года, втройне увеличив свои силы, возвратись и победи! Тогда-то враги мои начали шептать, что меч мой не может сокрушить одного врага: римского папу! Глупцы! Они думают, что я вернулся из страха перед гневом христианского Бога, которым мне грозил седобородый священник на улице в Мантуе. Но среди гуннов, как среди германцев, существует поговорка: кто попадает в Рим, становится христианином или умирает. Я давно знал ее и смеялся над нею. Однако мне было как-то жутко, когда в Мантуе я отдал приказ двинуться на Рим. Вечером того же дня наткнулся я на римского архиепископа и его священников, моливших меня о пощаде и на коленях предлагавших мне подарки. Но все это не могло бы заставить меня изменить мои планы. Это сделало сновидение. Перед рассветом мне приснился сон: будто из поросшей камышом реки возвышается царственная голова с еще юношескими, белокурыми, как у германцев волосами. Голова поднималась все выше и, наконец, передо мною предстала закованная в броню высокая фигура.