Леонид Жариков - Червонные сабли

Окраина Гуляй-Поля встретила всадников тишиной, белыми хатками, утонувшими в садах по самые крыши. За глиняными загатами пестрели красные мальвы, выглядывали золотые круги подсолнухов.

В этот ранний час улицы села казались пустынными. Но так лишь казалось. Жители настороженно глядели сквозь щели в заборах: одни с ненавистью, другие с любопытством и радостью. Но они боялись, как бы соседи не донесли махновцам об их сочувствии Красной Армии.

Девчата прихорашивались, им не терпелось показаться на улице, да строг был запрет родительский.

Но вот грянула песня. Ее затянул Павло Байда:

Засвистали козаченьки

В поход с полуночи,

Заплакала Марусенька

Свои кари очи...

Какое сердце не забьется от дружной песни с лихим пересвистом!

Первыми высыпали мальчишки в холщовых рубахах, в залатанных штанишках: гуляй-польская голытьба. Одна за другой выходили девчата. На ходу рвали цветы, дарили бойцам. А когда матери увидели своих детей в седлах у кавалеристов, тоже заулыбались. Кто-то из мальчишек кинул яблоко, и Махметка на лету подхватил его на конец сабли, чем вызвал бурю восторгов.

В центре Гуляй-Поля большинство домов каменные. Улицы, как и в городе, пересекают одна другую. Центральная обсажена молодыми акациями и топольками.

Эскадрон сделал привал в сквере, где уже расположились курсанты.

Ленька привязал Валетку к стволу тенистой акации: здесь коню было прохладней. Гуляй-польские ребятишки наперегонки носили в ведрах колодезную воду, поили коней.

Курсанты разбили на площади временный спортивный городок. Тут шли учения: одни маршировали, другие практиковались штыковому бою.

Неподалеку рослый курсант, сбросив гимнастерку, упражнялся на перекладине. Легко и ловко он вертелся на согнутой коленке, взлетал над перекладиной, потом сел на ней, отдыхая.

- Атлетикой занимаешься? - подойдя поближе, спросил Ленька.

- Можешь и ты попробовать. Покажи свое искусство, - сказал курсант, спрыгнув на землю.

- Мое искусство вон стоит, сено жует, - и Ленька указал на лошадь.

- Кавалерист?

- Вроде того...

Курсант был старше Леньки лет на пять, совсем взрослый парень с сильными плечами и упругой мускулатурой. Леньке он сразу понравился: глаза светлые, улыбчивые, кудри на голове вьются.

Ленька не сводил глаз с татуировки на груди курсанта. Всякие дива видел он - и орлов с раскрытыми крыльями от плеча до плеча, и гадюк с раздвоенным жалом, и русалок, и женские головки с надписью: «Маруся, любовь до гроба!», но такой наколки не встречал. Рисунок, изображенный на груди курсанта, был революционного содержания. На пушке стояла женщина с саблей. Оглядываясь на защитников уличной баррикады, она звала их вперед. Волосы у женщины были распущены, грудь обнажена, и что-то призывное было во всем ее облике. Под рисунком - гордые слова: «Парижская коммуна».

Что и говорить, красивая татуировка. У Леньки куда проще: звездочка и надпись: «Воспрянет род людской!» Ничего. Тоже видно, что коммунар и что будет биться, пока на земле воспрянет род людской!

Курсант надел гимнастерку и подошел к Валетке, погладил его по морде.

- Твой? Ах ты, коняга, - ласково сказал он. - Как поживаешь, дружок?

- Валеткой его зовут, - подсказал Ленька.

Курсант пошарил в карманах и нашел несколько сахаринных леденцов, прилипших к бумаге. Валетка не стал дожидаться, пока леденцы очистят, взял их трепетными губами и захрустел, помаргивая длинными ресницами.

С завистью смотрел Ленька на форму курсанта - красные петлицы на гимнастерке через всю грудь. На правом рукаве такая же красная стрела с пятиконечной звездой.

- Правду говорят, что у вас все коммунисты? - спросил Ленька.

- Правда.

- Все до одного? И командиры и красноармейцы?

- Все до одного, - с улыбкой глядя на Леньку, ответил курсант.

- А комсомольцы есть?

- Есть. Только с ними трудно.

- Почему? - не понял Ленька.

- Текучесть большая: сегодня в строю, а завтра залп над могилой. Отчаянный народ, в атаке не удержишь. Вот и теряем их...

- А ты сам комсомолец?

- Был до службы в армии. Теперь большевик.

- А Ленина ты видал?

- Конечно. И не раз. Стоял на посту в его квартире.

- Ух ты!.. - Ленька не мог себе такое представить. Хотелось еще что-нибудь спросить, но тут заиграла труба.

Привал кончился, и снова в путь. Кое-кто из бойцов пристроился было варить суп на кирпичиках, да пришлось выливать, а полусырое мясо дожевывать на ходу.

Ленька с сожалением покидал Гуляй-Поле, не хотелось расставаться с хорошим человеком.

- Бывай здоров, товарищ...

- Счастливого пути, браток... Как тебя зовут-то?

- Устинов, - сказал Ленька и прибавил для солидности: - Алексей Егорович.

- Значит, будем знакомы. Я Стародубцев Федор.

Эскадрон съезжался в походную колонну. Ленька привычным движением кавалериста примял кубанку и легко вскочил на Валетку.

- Прощевай, товарищ Федор, - сказал еще раз и опять подосадовал - не пришлось поговорить с таким хорошим человеком: шутка сказать - Ленина охранял...

2

Вторая Конная продолжала формироваться на ходу. В пути скупали у крестьян повозки, тачанки, а если удавалось, и лошадей.

Население встречало красноармейцев по-разному. Беднота радовалась красным флажкам на пиках; многие выносили прямо на улицу столы, покрывали чистой скатертью и угощали бойцов. Кулачье хмурилось. Никто из них не хотел что-либо продавать красноармейцам, а если продавали, то требовали царские деньги или, на крайний случай, керенские.

- Почему советские не берешь? - спрашивали бойцы.

- Та не знаю...

- Врангеля ждешь?

- Мени абы гроши... - уклончиво отвечал кулак.

На длительных привалах красноармейцы помогали бедноте по хозяйству: косили траву, чинили брички, копали колодцы. Закончив одну работу, спрашивали у хозяина, не надо ли еще что-нибудь сделать. Платы не требовали. И после работы доставали из сумки по сухарю и запивали водой из кружки.

В одном селе погорельцу-незаможнику деду Кавуну построили хату. Старик не знал, плакать ему от радости или смеяться, разводил руками и говорил соседям:

- И що це за люди? Сколько проходило у нас войск, и каждый то курку утянет, то солому запалит или последнюю коняку заберет. А тут хату зробили и грошей не беруть...

Красноармейцы смеялись, а дед, раздумывая, чем отплатить за добро, куда-то ушел и, к удивлению бойцов и командиров, прикатил небольшую горную пушку, запорошенную соломой. У нее был коротышка-ствол, задранный кверху, и небольшие колеса. Старик еще раз куда-то сбегал и принес под мышкой два снаряда.

Когда Городовикову доложили об этом, он позвал деда и, пряча усмешку, спросил: