Джон Клеланд - Мемуары сластолюбца

Я не мог дождаться нашего отъезда в Лондон, уповая на то, что смогу там хоть что-нибудь узнать о Лидии. Кроме того, меня больше, чем когда-либо, раздражало однообразие деревенской жизни, когда каждый день – точная копия предыдущего. Короче говоря, мне необходимо было развеяться, я нуждался в развлечениях, а крепкий организм и юношеская любознательность подсказывали, каких именно. Вскоре мне представилась возможность убедиться в том и окончательно разобраться в своих потребностях и тайных влечениях.

Орудием фортуны послужила миссис Риверс, наша дальняя родственница (слишком дальняя, чтобы это послужило помехой), вдова богатого землевладельца, которого она благополучно свела в могилу. На нее-то судьба и возложила задачу моего просвещения.

Летом миссис Риверс приняла приглашение тетушки погостить у нас несколько недель и вскорости приехала; впереди летела молва о ее исключительной добродетели и верности памяти покойного – благодаря чему я готовился встретить ее с невинной почтительностью, как какую-нибудь бабушку-старушку.

И вот наконец она явилась в карете, запряженной шестеркой лошадей. Леди Беллинджер церемонно представила меня и выразила надежду, что я не ударю в грязь лицом и буду гостеприимным хозяином. Как ни странно, я отнесся к этой роли с большим удовольствием и просто горел желанием преподать гостье несколько уроков из области лингвистики – в обмен на те, что сам надеялся получить от нее.

Когда карета подкатила к дому, я только что вернулся с охоты и не успел снять костюм, придававший мне вид заядлого охотника на лис. От меня веяло деревенской свежестью и несокрушимым здоровьем. Очевидно, все это, вместе с комплиментами в ее адрес, нашло отклик в душе миссис Риверс, потому что она бросила на меня взгляд, исполненный душевной теплоты и одобрения, что не могло не произвести впечатления на новичка в галантных делах, каким я тогда был. Впрочем, я не питал особо радужных надежд, относя этот взгляд на счет врожденной доброты или хороших манер. Будучи букой и предвидя, хотя и бессознательно, непреодолимые препятствия, я не строил никаких особых планов; по правде говоря, в ту пору любая молочница, уже в силу принадлежности к прекрасному полу, сходила в моих глазах за герцогиню и даже обладала тем преимуществом, что была гораздо доступнее.

Миссис Риверс умела нравиться всем без исключения, и уж, во всяком случае, в ее обращенном на меня взгляде таилось больше нежности, чем требовали родственные отношения. Ей исполнилось двадцать три года; восемь месяцев назад скончался ее супруг, заботившийся о ней гораздо больше, чем о себе. Не думаю, чтобы она читала ему лекции о пользе умеренности – скорее наоборот, поощряла излишества и тем самым довела до катастрофы. Чтобы поправить пошатнувшееся здоровье, он отправился в Бат, но безо всякой пользы, так как врачи не додумались рекомендовать ему самое эффективное средство – расстаться с женой.

Ходили слухи – не могу судить об их достоверности: она, во всяком случае, их гневно отвергала, – что разлитием желчи он был обязан молодому офицеру, бурно ухаживающему за его женой. Это явилось последней каплей. Так или иначе, муж благополучно ушел с дороги, и миссис Риверс – то ли в знак благодарности, то ли будучи уверена, что ей к лицу траур, – насколько возможно, затянула данную процедуру.

Она сохранила цветущую молодость. У нее была нежная, с теплым блеском, кожа, явно заслуживавшая большего, нежели простого любования. За томностью взгляда таились, изредка вспыхивая, задорные огоньки – неплохое предзнаменование для заинтересованных лиц. Она обладала всеми качествами, каких только я мог пожелать в женщине, и имела достаточный опыт для того, чтобы довести дело до естественной развязки, без лишней ходьбы вокруг да около.

Миссис Риверс ненадолго удалилась и вернулась в гостиную, стряхнув с себя дорожную усталость, переодетая и освеженная. За обедом глаза ее радовали меня гораздо больше, чем язычок, так как она без конца разглагольствовала о славном Гекторе, тогда как взгляды – и какие! – останавливала все-таки на мне. Тогда я еще не знал, что женщины редко или никогда не говорят о мертвых, не имея в виду живых.

Тем не менее ей не пришлось тратить много усилий, чтобы произвести на меня впечатление: ласковое выражение глаз, манера смотреть на меня как на равного, вкупе с моей собственной тягой к противоположному полу, породили в моей душе смутные догадки, перешедшие затем в надежды, подогреваемые свойственными мне тщеславием и самоуверенностью.

Однако, помня о приличиях, а также следуя заранее выработанной тактике, я старался скрывать от остальных этот новый интерес. Не без усилий, но все же мне удалось обуздать себя; впрочем, диалог наших глаз не прерывался ни на минуту, доказывая миссис Риверс, что ее авансы находят во мне живой отклик. Я называю их авансами не из хвастовства, а во имя истины, потому что без поощрения с ее стороны я ни за что не осмеливался бы посягнуть на эту женщину – с моей-то неопытностью и преувеличенными понятиями о ее неприступности.

После обеда я рьяно взялся за обязанности тетушкиного церемониймейстера по отношению к нашей гостье. Легко представить, сколько пыла я вложил в это занятие. Когда мы остались одни, она не высказывала ни малейшего неудовольствия от переизбытка моего усердия, на людях же давала мне уроки сдержанности и осмотрительности, которые я, так же, как она, считал необходимыми и вел себя соответственно. Должно быть, у этой женщины был немалый опыт в сердечных делах, и я со всей возможной скромностью предоставил ей быть моей руководительницей в этой, первой в моей жизни, любовной интриге. И если она согласилась, то явно не из одного тщеславия. В то время у меня было немало достоинств: свежий румянец, хорошее сложение, сильные и гибкие члены и все прочие признаки здоровой, неиспорченной юности. Я был в той поре, когда созревающая мужественность рождает потребность в действии, но не в грубом, а, напротив, не лишенном изящества, что весьма ценится дамами, особенно теми из них, кто предпочитает деликатный подход наглости.

Обладая чувствительной натурой, миссис Риверс с первого взгляда, как она призналась впоследствии, почувствовала ко мне расположение, но ей необходимо было принять меры, чтобы соблюсти приличия. Она не могла, разумеется, ожидать особой осмотрительности в моем возрасте. Но существуют ли барьеры, способные устоять против доводов страсти?

Через несколько дней после ее приезда мое терпение было уже на исходе – что неудивительно, если принять во внимание ее многообещающее обращение со мной в те промежутки времени, когда мы оставались наедине. В такие минуты весь ее облик менялся на глазах: от сдержанного, неприступного – до мягкого и снисходительного к моим атакам. Между ее парадной и естественной ипостасями разница была так же велика, как между вечерним туалетом и наготой, разве что переход свершался гораздо быстрее.