Владислав Бахревский - Отрочество Ивана Санина

— Господи! — ахнула нищенка. — Хороший, знать, человек, татарин-то!

— Улу Махмет — слову верный. Да только князь Василий был далеко, а Шемяка позарился на золото. Был слух, хан увёз казну Золотой Орды. А войска у хана — трёх тысяч не было. Чего золотишком не поживиться. Шемяка под рукой имел сорок тысяч!

— Господи! Господи! — пожалела хана нищенка.

— Бог правду видит! — засмеялся весёлый рассказчик. — Побил хан Шемяку. Но в Белеве не долго сидел. Переждал зиму и ушёл на Волгу. Казань построил. А за обиды уже через год отомстил Москве.

— Это мы помним! — сказала братия. — Хан Москву десять дней в осаде держал. Кремля не взял, но город сжёг.

— А на обратной дороге, — прозвенел колокольчиком рассказчик, — Желтоводский монастырь батюшки Макария под корень разорил! Крестьян да монахов в Казань увёл!

— Чего же ты всё радуешься? — изумились нищие. Рассказчик снова засмеялся.

— Живой! Не съел меня татарин. А батюшку Макария хан возлюбил. Я сам видел, как они по саду гуляли. Улу Махмет недолго держал нас в плену. Четыре сотни людей отпустил домой с батюшкой. Но слово взял: не селиться на Жёлтых водах. Сказал батюшке: * Земля нижегородская отныне — улус Аллаха! Русь велика, найди себе, старче, иное место для молитвы. Сокровенное».

— Тебя послушать: хан — золото! — старичок ладонью по столу хлопнул в сердцах.

— Велика беда казанская, — сказала братия. — Ох, велика! Татары рязанскую землю пограбили, мордовскую. Хан в Нижнем Новгороде теперь сидит. На Владимир глазами разбежался.

Нищие поворотились к Ване.

— Твой батюшка защитит нас от злого татарина. Молись. И мы помолимся.

Поднялись, возблагодарили Господа за хлеб, помянули добрым словом дающих. Батюшку раба Божьего Ивана, матушку — рабу Божию Марину, всех детушек, весь род Саниных.

Накормить нищих дело богоугодное. Чем ещё жена поможет мужу, коли муж в полку, в сражениях? Слёзы лить страшно. Не приведи Господи беду наплакать.

Подхватила матушка Марина всех своих четырёх, ненаглядных, поехала в скит к старцу Герасиму.

В скиту церковка на дюжину молящихся, а страх перед казанским царём уже докатился до Волока до Ламского. Из города, из сёл, из деревень шли православные к монахам поискать заступничества Пречистой Матери. Будет воля Божия, укроет Милостивая Своим спасительным покровом стариков и детей, и самую жизнь от злой войны.

Матушку Марину с малыми ребятами отец Герасим к певцам поставил, а Ваню взял за руку, привёл в лес.

— Вот тебе храм Господний! — руки простёр, указывая небо и строгие, похожие на церкви ели. — Молись. Коли сердце отворено Богу, Бог придёт в твоё сердце. Меня, грешника, помяни. Вырастешь, поставишь храм выше этих ёлок. Молись и Бог даст.

Старец ушёл, а Ваня не смел поднять глаз на ели. Ни единого звука в лесу. Птицы замерли, слушают, как стучит отрочье сердце.

— Во имя Отца и Сына, и Святого Духа! — сказал слова молитвы одними губами.

Глаза поднимались по елям, а ели шатёр за шатром, а в поднебесье росток вершинки будто перст указующий. Голову пришлось запрокинуть — высоко!

«Аминь!» — крикнуло Ванино сердце.

И его услышали. Малой малости не переменилось на земле, но Ваня знал: его услышали. Попросить Господа о батюшке не успел. Да ведь и не знал, какие слова надобно сказать, но сердце уже получило ответ: батюшка скоро будет дома.

Иван Григорьевич воротился в Язвищи жив-здоров. Всем семейством стояли обедню, молились радостно, но праздника в душах не было.

Забота и тревога смотрела на детей глазами батюшки.

До войны дворянину Санину не дали доехать, перехватили на дороге Шемякины разведчики. Князь галичский Дмитрий Юрьевич Шемяка весною приходил с войском к Мурому на помощь великому князю Василию Васильевичу. Тогда они побили орду хана Улу Махмета. Но теперь Шемяка оставил Москву один на один с Казанью, а Василий Васильевич не успел собрать войско в Суздале. Имея всего полторы тысячи ратников, сразился с казанцами под стенами Ефимьева монастыря. Побил, погнал и — угодил в засаду.

Великий князь московский — пленник! Шемяка несчастью Василия Васильевича радовался так, будто сам положил Москву на лопатки. Послал хану благодарение, просил не пускать внука Дмитрия Донского на волю.

— Шемякина правда — не Богова! — сокрушался Иван Григорьевич, Ваня головкой на материнских коленях лежал, кудряшки матушка ему расчёсывала. — Маринушка! Уберёг нас Господь! Князь Дмитрий Юрьевич меня с дъяком Дубенским хотел послать в ханскую ставку, в Курмыш. Платья достойного у меня не нашлось. Дубенского-то перехватили московские воеводы.

Матушка охнула, а у Вани перед глазами явилась ель, похожая на храм Божий.

— Шемякина затея пустая. Улу Махмету нужна сильная Москва, о власти над всей Ордой промышляет. Ему союзник нужен. Возьмёт с Василия Васильевича окуп и отпустит. Двести тысяч запрашивает.

— Двести тысяч! — ужаснулась матушка, — Москву что ли князь продаст? Где такую казну сыскать?

— С народа три шкуры сдерут.

— Сдерут, — согласилась матушка.

Ваня представил себе дворовых людей без кожи. Заплакал.

Получилось так, как Иван Григорьевич говорил. На Покров отпустил хан Улу Махмет великого князя Василия Васильевича. Мало того, с князем из Орды выехало служить Москве пятьсот мурз и два царевича, сыновья Улу Махмета — Касым да Якуб.

— Виданное ли дело!? — сердито удивлялся Иван Григорьевич. — Московские дворяне — татары!

— Ванечка! Ванечка! Порадуйся! Поиграйся! Наши мужики наловили, наши бабы заморили.

В светлице, на лавке в двух деревянных вёдрах — жемчуг. Горох русалочий.

Светят потаённо, застенчиво, этак дворовые девицы улыбаются господам. Девицы и замаривают жемчужины — во рту держат по два часа, потом на груди, чтоб человеческого тепла набрались.

— В Локныше-то совсем бедно, — вздохнула нянюшка. — А в малых лесных речушках вон сколько! За лето наловили. Красота бережения.

Ваня погрузил руки в жемчуг. Глазам ласково, рукам ласково. Наклонил голову, коснулся жемчуга щекою.

— Нянь! А кто жемчуг-то приберёг?

— Господь Бог! Всё на белом свете от Бога… Девицы-красавицы тебе рубашку к Троице жемчугами разошьют. Как ангел будешь!

Ваня отпрянул от вёдер.

— Нянь! Ангелы бестелесные!

— Голубчик! Ты наш ангел, домашний. Ты — дитё, а дети у Бога чина ангельского.

В светлицу пришли дворовые женщины, принялись разбирать жемчуг. В одно сито окатный, круглый, в другое — половинчатый, в третье — уродец, туда же большие жемчужины. С голубиное яйцо попадаются! Ване — играться — отсыпали в глубокую чашку.

Брал жемчужину за жемчужиной, держал на ладони, подставлял солнечному лучу. О каждом человеке Бог ведает и о каждой жемчужине ведает.