ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ - ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье. Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста Часть I и II

Демулен, кажется, и рассказал кое-что Эро о бурной молодости Сен-Жюста, изрядно приукрасив самые пикантные подробности, и развратный «красавчик» начал набиваться Антуану в друзья. На все снисходительно-дружеские предложения Эро сходить в «веселую компанию» Антуан только презрительно пожимал плечами. С Демуленом он вообще перестал здороваться. А 8 июля, в момент произнесения им антижирондистской речи, стоя на трибуне, Сен-Жюст смотрел на сидевшего внизу Камилла уже как на совсем конченного для революции человека.

11 июля это особое мнение Сен-Жюста подтвердилось. В тот день депутат Камбон сообщил Конвенту об аресте генерала Диллона. Последний пользовался дурной славой: ходили упорные слухи, что после 10 августа генерал безуспешно намеревался двинуть свои войска на Париж, но дело тогда замяли высокие покровители бывшего командующего Северной армией (в этот момент все покосились на часто обедавших с генералом Дантона и Демулена). И вот слухи подтвердились: Диллон встал во главе роялистского заговора.

– Нет ничего нелепее этой басни! – закричал Демулен, срываясь со своего места.

К трибуне его не допустили: председатель Тюрио, желая спасти безумца, отказал Камиллу в слове. Когда «бывший человек 14 июля», опустив от стыда голову, выходил из зала, в спину ему крикнули:

– Ступай обедать с аристократами!

Антуан почти сразу же забыл о происшедшем – грянуло убийство Марата. Но не забыл Демулен презрительный взгляд бывшего приятеля: на следующий день после похорон Друга народа в Комитете общественного спасения к пребывавшему в мрачной задумчивости Сен-Жюсту подошел Эро-Сешель.

– Ты еще не читал это, Сен-Жюст? – спросил он, показывая коллеге тонкую брошюру («Ответ Камилла Демулена по поводу дела Артура Диллона», – прочитал Антуан на обложке). – Твой друг Камилл в связи с докладом о жирондистах прошелся прямо по тебе. «После Лежандра самым тщеславным членом Конвента является Сен-Жюст, – деланно-сочувственным тоном, но, не скрывая насмешки, начал читать Эро выделенное место. – По его поведению и манере держаться видно, что он смотрит на свою голову, как на краеугольный камень Республики, и носит ее на плечах с таким уважением, будто это святые дары».

Скрестив руки на груди, Антуан надменно взглянул на «красавчика»:

– Если я ношу свою голову, как святые дары, то Демулен будет носить у меня голову, как Святой Дени [100].

Эро оценил шутку и, приложив руку к шее, насмешливо поклонился.

Ответ Сен-Жюста, о котором вскоре стало хорошо известно, вызвал явное неудовольствие Максимилиана, который все еще по-дружески относился к дантонисту Демулену. Память о юношеской дружбе со своим однокашником по коллежу Луи-ле-Гран, когда Робеспьер сохранял еще многие человеческие чувства, оказалась для Неподкупного сильнее политического единомыслия настоящего момента. Сен-Жюст отдавал себе отчет, что они с Робеспьером были лишь политическими единомышленниками и политическими друзьями.

Но Антуан понимал своего великого друга : убеждение Неподкупного в собственной миссии не позволяло ему держаться с кем бы то ни было на равных. Четыре года революции подтвердили правоту маленького близорукого человечка в парике – Максимилиан Робеспьер был единственным выразителем Общей воли французского народа.

Да разве и сам Сен-Жюст не понял это с самого начала, даже на расстоянии мистически ощутив мессианскую роль Робеспьера в революции, когда написал ему то первое письмо, в августе 1790 года?

И разве сам Максимилиан не разглядел это самое понимание о себе самом в Сен-Жюсте с их первой же встречи? – что, кстати, и объясняло невероятное доверие к незнакомому провинциальному депутату самого Робеспьера, необычное для этого тяжелого и замкнутого человека, доверие, быстро переросшее в своеобразную (пусть даже и политическую!) дружбу двух представителей народа.

Вдруг как-то сразу оказалось, что нет среди всей многочисленной свиты якобинцев и монтаньяров у Робеспьера другого столь близкого по духу и по уровню понимания обстановки соратника, чем этот самый молодой депутат Конвента.

Этот депутат казался Неподкупному почти зеркальным отражением его самого: всегда тщательно одетый и застегнутый на все пуговицы, не знавший никакой личной жизни и никакой импровизации на трибуне, внешне такой же далекий от оборванных бедняков-санкюлотов, чьи права он отстаивал, как и сам Робеспьер, он еще больше, чем сам Робеспьер, был непримирим, холоден и жесток. Так, по крайней мере, казалось Максимилиану, и он находил в этом ощущении мрачное удовлетворение и чувство превосходства над человеком, не могущим испытывать страхов и сомнений, что, думалось Неподкупному, не могло быть признаком настоящего вождя. В своих бумагах он безапелляционно черкнул несколько слов о своем самом верном последователе (ученике?): «Сен-Жюст. Чист. Предан. Огромные способности».

Теперь их совместные совещания в маленькой комнатке на втором этаже дома Дюпле стали постоянными. Значительно реже Робеспьер обсуждал здесь текущие дела с Кутоном и почти никогда «триумвират» не собирался втроем . Еще реже сюда приходил личный друг (но уже давно не единомышленник!) хозяина комнаты Демулен.

Друзья… Антуан понимал (теперь-то он не был наивным простачком из Блеранкура, писавшим восторженное письмо известному депутату нации! – сейчас он видел все совершенно отчетливо), кого Робеспьер,

теоретик по складу характера, слишком много говоривший и мало делавший (недаром его главной трибуной был пусторечивый Якобинский клуб),

нервный, временами почти истеричный и даже слезливый, подозрительный ко всем, в том числе к самым верным соратникам, и оттого часто неблагодарный к ним,

осторожный и неуверенный среди вооруженных толп (Максимилиан, конечно, не был трусом, но его, подобно Цицерону, приводил в трепет один вид обнаженной сабли),

почти до мании величия гордящийся своей миссией вывести французский народ к общему счастью из тьмы деспотизма,

увидел в Сен-Жюсте…

…Живой меч -

орудие, могущее в его руках сокрушить всех врагов выразителя Общей воли народа…

…врагов народа…

Сен-Жюст бесстрастно оглядывался вокруг и не видел рядом с собой тех, кто действительно был способен довести революцию до конца, кроме него и Робеспьера.

Сен-Жюст не заблуждался, кого увидел в нем Робеспьер, – в отношении него заблуждался сам Неподкупный.

Сен-Жюст не считал себя учеником Робеспьера, то есть, конечно, считал, но лишь до личного знакомства с Максимилианом. А затем…

А затем вся политическая деятельность депутата от Эна никак не соотносилась с Робеспьером: и в Национальный конвент, и в Комитет общественного спасения он был избран благодаря своим собственным заслугам. Он не примкнул к Максимилиану во время его борьбы с жирондистами. Он выступил бы за казнь короля, в независимости от мнения Робеспьера. Собственный проект Конституции казался Сен-Жюсту удачнее робеспьеровского (работали они совершенно независимо). Наконец, вопросами экономики и войны (благосостояния простого человека и безопасности государства!) – теми вопросами, которым Антуан придавал наибольшее значение после конституционных проблем, Робеспьер и вовсе не интересовался.