Дэвид Вейс - Возвышенное и земное

Господин Гримм и госпожа д'Эпинэ, пришедшие проститься, посоветовали им ехать домой через Швейцарию, где дети могли бы выступить перед их большим другом – Вольтером, он жил в Ферни, поблизости от Женевы. Леопольд считал Вольтера безбожником и проходимцем, но понимал, как важно заручиться его покровительством.

– Прекрасная мысль! – воскликнул он. Госпожа д'Эпинэ пришла в восторг.

– Я сама напишу ему.

– Вольтер любит ее, потому что она не лебезит перед ним, – пояснил Гримм.

– Вольтера очень интересуют феномены вроде Вольфганга, – сказала госпожа д'Эпинэ.

А Гримм добавил:

– Леопольд, надеюсь, вы не требуете от мальчика слишком многого. Он очень хрупкий на вид.

– Он же болел тифом в Голландии. Но ничего, как только мы вернемся домой, времени для отдыха у него будет больше чем достаточно. С путешествиями покончено. По крайней мере, на время.

– У мальчика удивительный природный ум и очарование. Будет обидно, если преждевременное развитие убьет в нем эти качества.

– Согласен с вами- сказал Леопольд и в знак благодарности за все услуги, оказанные им Гриммом, преподнес ему с дарственной надписью свою «Скрипичную школу», изданную в Голландии во время их пребывания там.

– Точно такой же экземпляр я подарил принцу Оранскому, – гордо заявил он.

– Я очень тронут, очень! – ответил Гримм. – Желаю вам удачи у господина Вольтера.

После месяца, проведенного в Дижоне и Лионе, где они давали концерты, Моцарты поспешили в Женеву. В Женеве Леопольда ожидало письмо от госпожи д'Эпинэ, в котором та сообщала, что Вольтер из-за болезни не сможет принять детей. Вольфганг весьма удивился огорчению Папы, он-то знал, что такое болезнь. На него не действовала и слава Вольтера, он уже играл для стольких знаменитостей- одной больше или меньше, разве это имеет значение?

В подтверждение своих слов госпожа д'Эпинэ приложила ответ Вольтера, и рассерженный Папа прочитал его вслух:

«Я весьма сожалею, мадам, но Ваш маленький Моцарт выбрал крайне неподходящее время, чтобы нести гармонию в храм Дисгармонии, где обитаю я. Как Вам известно, я живу в двух лье от Женевы и редко куда-либо выезжаю. А теперь еще заболела госпожа Дени. Сам я уже несколько недель лежу в постели, а Вы хотите, чтобы я слушал Вашего молодого клавесиниста. Право, милый друг, Вы требуете от меня слишком многого. Я даже не вступил еще на путь выздоровления».

Папа вышел из себя:

– Проклятый безбожник! Смеет еще распространяться о своих мерзких шлюхах! Говорят, будто он мнителен до отвращения. Как бы то ни было, мы едем в Италию. Отсюда до нее рукой подать.

Вольфгангу очень хотелось поехать в Италию – самую музыкальную страну в мире, но только не сейчас, а когда пройдет усталость. Но он не смел противоречить и без того рассерженному Папе.

Мама, однако, поняла его и сказала:

– Мы не можем больше затягивать нашу поездку. Дети совершенно измучены. Стоит им еще раз заболеть – и мы их потеряем.

По выражению лица Папы было видно, что в душе он согласен с Мамой, но не хочет признаваться в этом.

– Мне лучше всех известно состояние их здоровья, – сердито сказал он.

В конце концов, Папа решил держать путь в Германию, не заезжая больше ни в какие страны; в это время года погода в Италии вредна для здоровья, объявил он.

Иногда Вольфгангу казалось, что Папа вовсе не хочет возвращаться домой: по пути они останавливались в каждом швейцарском и немецком городе, где только можно было дать концерт, и лишь через несколько месяцев направились в Зальцбург.

В Мюнхене, совсем недалеко от дома, они снова задержались.

Прошла неделя, а они все не трогались с места. Казалось, Папа страшится этого последнего шага, отделяющего их от Зальцбурга. Мама умоляла его ехать домой, а он сидел у стола и разбирал бумаги, накопившиеся за поездку. И как только у Папы хватало терпения вести столько записей? «Но Папа так гордился поездкой, что вел подробный дневник, где были поименованы все города, которые они посетили, и все люди, перед которыми выступали, а также полученные за это время деньги и все музыкальные произведения, сочиненные Вольфгангом.

– Вы только посмотрите, – объявил Папа. – После отъезда из Лондона мы дали концерты в Дюнкерке, Лилле, Тенте, Антверпене, Роттердаме, Гааге, Амстердаме, Утрехте, Париже, Дижоне, Лионе, Женеве, Лозанне, Берне, Цюрихе, Винтертуре, Шафхаузене, Донауэшингене, Диллингене и вот теперь в Мюнхене! Подумать только, что мы…

– Ты считаешь, это произведет впечатление на архиепископа? – перебила его Мама.

– Оставь свой язвительный тон. Посмотри, сколько мы заработали! Сколько вещей сочинил за это время Вольфганг! Тридцать, включая симфонии и оперные арии.

– Сколько же мы заработали?

– Нам хватит на жизнь, если архиепископ меня уволит.

– На всю жизнь, до самой смерти?

Папа молчал, и вдруг у Вольфганга вырвалось:

– Папа, я буду играть везде, где вы только захотите. И сколько захотите.

– Да, мой мальчик. – Папа с трудом сдержал волнение. – Нам всем придется много трудиться.

– Но теперь мы можем ехать домой? Поедемте, прошу вас, Папа!

Проходил час за часом, а Папа все не принимал окончательного решения. Вновь и вновь перечитывал свои записи, а в ушах по-прежнему звучал умоляющий голос сына. С его стороны, конечно, было большой дерзостью затянуть отпуск до трех лет. Но мысль о том, что после трех лет, проведенных в обществе знатных и именитых людей, он вновь станет жалким вице-капельмейстером, была невыносима. В отчаянии он решил написать Хагенауэру:

«Больше всего меня заботит будущее детей. Поймите, мой друг, всевышний одарил их необычайным талантом; если я сложу с себя попечение о них, это будет означать, что я отступился и от него. Потерянных мгновений не вернуть никогда, я и прежде понимал, сколь ценно время в юности, но теперь я в этом полностью убедился. Вам известно, что мои дети приучены трудиться. Они понимают: чтобы чего-то достигнуть, нужна железная воля. Но кто знает, какой прием ожидает меня в Зальцбурге? Может, такой, что мы будем рады тут же убраться прочь? Я всецело полагаюсь на Вашу мудрость и доброе сердце».

Хагенауэр ответил без промедления: «В Зальцбурге у Вас по-прежнему есть добрые друзья. Возвращайтесь домой, Леопольд, понемногу все утрясется».

При виде Унтерсберга Мама и Наннерль от радости бросились друг другу в объятия, а Вольфганг вдруг понял, почему Папа не хотел возвращаться домой. Теперь уже Папа не будет главой, не он, а кто-то другой будет теперь распоряжаться. Вольфгангу стало жаль Папу. Он радовался, что скоро ему исполнится одиннадцать, хотя Папа по-прежнему утверждает, что ему только девять, а, между прочим, Папа прекрасно умеет считать.