Георгий Гулиа - Фараон Эхнатон

— Нет, — ответил Эйе, — но с некоторых пор — да.

— Как это понимать, Эйе?

Жрец не сразу ответил. Он прислушался к музыке, поглядел на лунные блики, рассыпанные на земле.

— Дело в том, что никто не знает, что собирается делать Кийа. Каковы ее планы? Кто знает? Фараон влюблен в нее по уши…

— Да, но мой сын умеет отделить чувства от дел. Это качество или свойство — как тебе угодно! — характера никогда его не подводило. Вспомни, что ты говорил когда-то.

— Что именно? Что ты имеешь в виду?

— Ты сказал мне однажды: «Твой сын сломает себе шею. Он взялся за непосильное. Сокрушить жречество Амона не так-то просто. Ибо за жрецами — вся знать».

Жрец не стал отрицать: да, действительно, он говорил нечто подобное. Насколько помнится, он хотел тогда предостеречь от непродуманных шагов. Свергнуть Амона в Кеми — это все равно что сбросить луну с неба, эту самую луну, которая так ярко светит. Эйе решил освежить царицыну память.

— Твой сын вознамерился совершить это неслыханное дело в один год. Выслушав мои возражения, он переменил срок: два года! А ушло на это больше десяти лет пота, крови и жизни! Десять лет на то, чтобы можно было наконец сказать: Амон свергнут! Но я спрашиваю тебя: Амон свергнут? Жречество побеждено? Знать, противостоявшая замыслам фараона, низринута в бездну?

— Да, — ответила царица не колеблясь.

— Нет! — в тон ей произнес жрец.

— Ты уверен, Эйе?

— Да.

— У тебя есть доказательства?

— Да. Ты видела, как тлеет огонь в золе? Его не видно глазом. Если поднести ладонь на близкое расстояние, то жар дает о себе знать. Я полагаю, что в Кеми, в глубине его, тлеет нечто подобное. Но сквозь золу увидеть это не так-то просто. Ее величеству не мешало видеть сквозь толщу золы.

— Ты говоришь о…

— Да, о Нафтите… Она помогала, она содействовала кое-что увидеть. То, что ускользало порою от его глаза.

Музыка доносилась отчетливо. Особенно с порывами ветерка, дувшего с Хапи. Заливались флейты. Точно соловьи…

— Я совсем не знаю Кийю, — почти простонала Тии. — Нет, я видела ее, она красива, привлекательна. Но больше ничего не могу добавить к этому. А ведь она — соправительница!

Царица произнесла это последнее слово с таким значением, что Эйе даже насторожился, может, старая царица знает больше того, что говорит? Не делится ли с нею сын заветными мыслями?

«…Да нет же, нет! Старая Тии, милая старая Тии никогда не лгала мне. Я помню, как однажды явилась ко мне, пренебрегая опасностью, чтобы сообщить наиважнейшую фараонову тайну о походе на хеттов. Тайну Аменхотепа Третьего, своего мужа… Тии не станет скрывать от меня и сейчас, если только владеет хотя бы малейшим секретом…»

— Он таится от меня, — пожаловалась Тии на сына. — Он молчит, как сфинксы в храмах Мен-Нофера. И я ни о чем не могу спросить, потому что она все время с ним.

Флейты залились веселой трелью. Только в Кеми способны играть подобным манером и услаждать слух своего владыки. Нет в мире лучше этих флейт!..

— Мне сообщили, Тии, что Нафтита сильно грустит. Она плачет тайком.

— Не поверю!

— Да, да, плачет.

— Нафтита? Эта гордая дама? — Тии посмотрела на Эйе снизу вверх: маленькая, сильная женщина на мудрого мужчину — высокого и худого. — Если злые языки и сообщили это — ты не придавай никакого значения!

— Не злые языки, Тии, а твоя внучка. Принцесса Меритатон.

— Как? Эта девчонка?! — Тии топнула ногою. — Задам же я ей таску. И не посмотрю, что у нее муж.

Эйе улыбнулся:

— Не надо. Я уже сказал ей все что полагается.

— Сказал?

— И очень даже внушительно.

— И что же она?

— Кажется, уразумела.

— О бог великий наш, Атон! Как все мы малы и как обширен Кеми! Как же управлять им, если вокруг такие болтушки, такие легкомысленные дети!

Эйе не стал ее переубеждать. Напротив: он добавил, что детей, мол, вокруг развелось довольно много. Главная беда заключается в том, что дети эти — царственные. Если случится нечто ужасное, то кто поведет Кеми по дороге благоденствия? Кто?!

— Ты спрашиваешь меня, Эйе?

— Да, тебя.

Ах, эти флейты! И эти арфы, чьи гордые, низкие звуки только что коснулись уха! Сейчас бы слушать да слушать их, вместо того чтобы…

— Тебя спрашиваю, Тии.

Эйе настойчив. Он желает услышать ее ответ. А ведь знает всё наперед. Так зачем это ему? Чтобы в чем-то убедить ее? Или что-то проверить? Упрочить свое мнение или опровергнуть его?

— Кто поведет Кеми? — спрашивает Тии.

— Да. После нас. — Эйе не говорит: «после его величества». Вместо этого он употребил более туманное: «после нас». А кого это «нас»? Царица-мать? Пенту? Хоремхеб? Сам Эйе?

— Не знаю, как тебя, но меня одолевают мрачные предчувствия.

— Какие?

— И сама не могу разобраться. Звери, говорят, предчувствуют землетрясение. Они разбегаются в разные стороны. Прячутся в укромных местах. Кто им сообщает о предстоящем несчастье?

— Не знаю.

— И я не могу сказать кто.

— Ты же не зверь, Тии?

— Я — мать, Эйе.

Оркестр заиграл танцевальную мелодию. К флейтам и арфам присоединились барабаны. «Рабыни исполняют любимый танец фараона, — подумал Эйе. — Не слишком ли сгущаем краски? Его величество не хуже любого зверя чует опасность. Если он находит время для веселья, значит, не все так уж плохо, как кажется…»

— Я верю в него. — Эйе кивнул в сторону пруда.

— А головные боли?

— Он еще молод. Всего тридцать пять, Тии!

— Он — совсем маленький. Для меня. И я должна думать о нем, если это даже и ни к чему. Все, что делал мой покойный муж, все, что делает сын, не может, не должно рассыпаться в один злосчастный день!

Барабаны неистовствовали. Они даже заглушали звуки остальных инструментов.

— Нет, — отрезал Эйе.

— Ты совершенно уверен?

Эйе вытянул вперед свою смуглую, сильную руку:

— Это — рука. Не правда ли? Вот так я уверен!

— Очень, очень?

— Да, очень!

— Я всегда доверяла твоей мудрости. Твоим чувствам.

Эйе поднял руку, протестуя против этого самого — «твоим чувствам». При чем чувства, когда речь идет об управлении государством? Таким, как Кеми: огромным, сильным, процветающим. Дело вовсе не в чувствах. На чем основана сила и крепость государства? На беспрекословном повиновении народа. Пока слово фараона священно и железно — прочность государственной власти обеспечена…

— Да, да. Конечно, — пробормотала Тии, думая о своем.

Эйе продолжал:

— Гранит менее прочен и более податлив разрушению, чем наше государство. Это надо себе представлять совершенно отчетливо, Тии. Допустим на одно мгновение, что его величество не пожелал бы низвергать Амона. — Жрец помолчал. — Я говорю, допустим на одно мгновение. Кто, спрашивается, посмел бы поднять руку на божества Кеми? Кто?