Георгий Гулиа - Фараон Эхнатон

— Она молода и красива, — как бы завидуя, проговорила царица.

«…Нет, я не скажу ей о том, что думаю, что происходит на этом свете. Когда в государстве случается нечто из ряда вон выходящее — к нему следует внимательно присмотреться. На протяжении двух тысячелетий чего только не бывало! С царицами не только расходились, но порою принуждали их к молчанию. Вечному молчанию ка дне Хапи или в волнах Великой Зелени. Однако Нафтита — не просто царица. Она была душою того дела, за которое боролся фараон. Она была и рядом, и в сердце его! И недаром клялся он ей в вечной любви. Когда царица Нафтита, по существу, заточена в Северном дворце, надо повнимательнее осмотреться вокруг и решить, что ушло из Великого Дома вместе с царицей, а что — осталось. Когда на море возникает волна, она никогда не остается одинокой. Рядом уже бегут другие. Какие это волны и в чей борт они ударят?.. Где Пенту? Сейчас очень нужен Пенту…»

— Ты так глубоко задумался, Эйе, что не слышишь моего голоса.

— Неужели, Тии? Почему-то заныла грудь, и я подумал — не от этой ли прохлады?

— Возможно, Эйе. Мне пора домой. Я молю ею величество Атона, чтобы сохранил он Кеми и его владыку.

— И я молю, Тии.

Он подвел ее к носилкам. Тии обернулась к нему и почти умоляюще прошептала:

— Не оставляй меня, Эйе.

Жрец поклонился ей глубоким поклоном. Полог, расшитый золотом, закрылся, и здоровенные рабы-эфиопы, окруженные стражами, плавно понесли тяжелые носилки.

Возбужденный, с румянцем на щеках, его величество сошел с ладьи и направился под Навес раздумий. На полу лежали новенькие циновки и подушки — жесткие и мягкие. На низеньких столиках — холодные гуси, вино в высоких и тонких сосудах, фрукты. Фараон любил, чтобы хлеб подавали в последние мгновения перед едой: пахнущий горячей печью хлеб! Кийа заняла место рядом с фараоном. Потребовала холодной воды и фруктов на меду.

Музыканты высадились на берегу против дворца. Стража безмолвно занимала положенное ей место. Царедворцы тихо переговаривались на аллеях.

— Мне показалось, — сказала Кийа, — что ее величество чем-то обеспокоена.

— Тебе это именно показалось.

— Эйе или нездоров, или тоже чем-то обеспокоен.

— Тоже показалось!

Кийа громко рассмеялась. Схватила его руку и горячо поцеловала ее.

— Очень люблю, — призналась ее величество.

Она вся сверкала: и глаза и лицо. Все тело! Кийа излучала свет, точно солнце. Боже, откуда в ней столько мощи — женской неиссякаемой мощи?! Неужели когда-либо суждено иссякнуть этой светочи, несущей сердцу столько радости? Он мысленно сравнивал ее то с пучком золотого луча во тьме, то со сладчайшей песней, то просто с женщиной во плоти и крови, но рожденной небесами, зачатой там где-то, в самых чистых и высоких сферах…

— Тебе показалось, — повторил он. — Напротив, они были веселы за обедом. Разве ты не заметила этого?

— Наверно, я думала только о тебе.

— Это плохо.

— Думать только о тебе?

— Да.

Кийа удивилась. Она задышала часто-часто. Не могла взять в толк, о чем он говорил. Почему же это плохо, если фараон, если муж — в мыслях ее? В положении соправительницы она должна, она обязана понимать все!

— Режь мне руку, — сказала она с улыбкой, протягивая матовую кисть, чуть тронутую загаром, — режь руку, но я не уразумела твоих слов.

Он взял длинную кисть, взял длинные, тонкие пальцы в свою некрасивую, маленькую руку. Нет, он не видел ничего подобного! Никогда!

— Дорогая Кийа, ты обязана размышлять о делах государственных: мы же теперь не на ладье, а под Навесом раздумий. Обо мне — потом…

— Верно! — вскрикнула она, точно маленькая. — А я и позабыла! Обещаю тебе: здесь, на этом месте, выкинуть из головы все, кроме государственных дел.

Он потрепал ее по щеке. И тут же признался себе, что не встречал никогда таких щек: упругих, нежных, здоровых. «Я счастлив», — сказал он про себя. И долго глядел на нее немигающими глазами…

— Хорошо, — сказал он, тряхнув головой, — мы сейчас выясним одно дело. Я за него строго спрошу.

Фараон приказал перевезти на остров начальника, ведавшего делами переписки с иностранными государствами. Тот уже ждал вызова на берегу. Со свитками папирусов в руках. И не без трепета…

Вскоре начальник писцов — немолодой, худощавый мужчина на кривых ногах — повалился наземь перед их величествами. Полежав некоторое время, он поднял голову: медленно, медленно, медленно, чтобы не ослепнуть от сияния божественного лика.

— Встань, Усенинефер! — приказал фараон.

Писец поднялся на ноги и присел в отдалении. Не совсем далеко, — чтобы хорошо было слышно каждое фараоново слово. И мгновенно превратился во внимание.

— Скажи мне, Усенинефер: каков мой приказ насчет переписки с иностранными державами?

— Все письма показывать тебе, твое величество.

— А еще?

— Спрашивать тебя, прежде чем составлять их, твое величество.

— А еще?

«…Что же может быть еще? Его величество допрашивает слишком строго. Это значит, что начальник писцов позабыл самое важное…» Кийа ждала с нетерпением ответа Усенинефера.

— Писать на языке того государства, куда направляется письмо, — проговорил начальник писцов на одном дыхании.

— Верно!.. Почему же в таком случае ты отправил письмо царю Митанни на нашем языке?

Усенинефер пытался вспомнить, когда и какое письмо было отправлено в Митанни. Прекрасная память его величества изумляла всех. Он помнил все. Он знал, сколько мер зерна в закромах, сколько воинов на границах и сколько гарнизонов в чужих пределах. Его величество видел все, ибо был богом. В чем еще и еще раз убедился потеющий от страха начальник писцов Усенинефер.

— Да знаешь ли ты, о каком письме идет речь?

Усенинефера вдруг осенило, и он сказал: да!

— Ее величество хочет услышать твое слово об этом злополучном письме, Усенинефер.

Писец сказал:

— Твое величество, — он смотрел в самые зрачки Кийи, — мы требуем выдачи беглеца, который убил своего начальника в Северном Ретену. Всадил нож в спину, между лопаток, и бежал в Митанни. Согласно договору, царь Митанни обязан вернуть преступника.

Фараон кивнул: дескать, все это так.

— Но скажи мне, Усенинефер, на каком языке ты написал письмо?

Начальник хлопнул себя по лбу:

— Достоин наказания, твое величество! Письмо написано на нашем языке.

— А надо бы?

— На языке Митанни, твое величество.

Фараон помолчал. Встретился взглядом с Кийей. Он предлагал решить ей. Она это поняла.

— Вернуть письмо! — приказала Кийа, — Написать новое.

Усенинефер повалился наземь. Он царапал землю носом. Лизал ее языком, как телок солоноватый камень.

— Оно далеко, твое величество. Гонец его величества мчится быстрее ветра!