Георгий Гулиа - Фараон Эхнатон

Лицо у Нахтиу — квадратное. Почти луна, которая на небесах: от ушей и до ушей — то же, что от лба до подбородка. В общем, настоящий сын Кеми. Только хром. Это большой недостаток. Для воина. А для начальника покоев, наверное, достоинство. Не напрасно же держит его Эйе… А глаза у Нахтиу — черные-черные. Как уголь. Почти навыкате. Немигающие. Как у честного человека.

— Что — испугался, Нахтиу?

— Н-нет, — с трудом выговорил Нахтиу.

Хоремхеб взял его за подбородок, как мальчика:

— Ты обозвал нас обезьянами. И правильно сделал!

— Нет, нет! — воскликнул Нахтиу в тревоге.

Но Хоремхеб не слышал его. Он шагнул к широкому крыльцу. А Нахтиу стоял растерянный, не понимая толком, что же случилось и какой смысл вложил этот грубый военачальник в эти невинные слова: «обезьян фараона». А что, ежели Хоремхеб передаст это выражение господину Эйе, да еще с каким-нибудь особым значением? Нет, надо подслушать, что скажет Хоремхеб хозяину.

Нахтиу бросился к северному крыльцу, к кустам, которые там росли…

Эйе встретил знатного гостя в большом зале и провел на крыльцо — тихий, укрытый от речной прохлады уголок.

— А у тебя занятный слуга, — сказал Хоремхеб.

— Который? — спросил Эйе.

— Нахтиу.

— Да, он малый с головой.

— Я это тотчас же уразумел. Он обозвал нас обезьянами фараона.

— Как? — Эйе насторожился.

— Обезьянами фараона…

Нахтиу больше ничего не слышал. И этого вполне достаточно. Он осторожно вышел из кустов и со всех ног — насколько ему позволяла хромота — бросился прочь: надо же посоветоваться о том, как быть. Как быть, если Хоремхеб ни с того ни с сего обвинит его в тяжком грехе — болтливости?..

А Эйе и Хоремхеб продолжали беседу, позабыв про «обезьян фараона».

— Глубокочтимый Эйе, я пришел за советом. За дружеским советом, — подчеркнул военачальник. — Нас так сильно теснят в Азии, что скоро не останется там ни одного клочка из наших стародавних владений.

— Теснят, говоришь?

— Да, достопочтеннейший. Никогда еще не были мы так унижены этими азиатами.

— Да?

— Это совершенно достоверно.

— Какой ужас!

«…Старик ловко притворяется, что ведать ничего не ведает. А между тем все известно ему. Причем из первых рук. Его людьми кишмя кишит Кеми от Дельты до Скалистых гор. А делает вид, что только что проснулся…»

— Да, достопочтенный Эйе, я неоднократно докладывал об этом его величеству…

— И что же?

— Я ничего не уразумел из его ответов.

— Они были так глубокомысленны?

«…Старик хочет подловить меня на слове. Но из этого ничего не получится…»

«…Этот военачальник из тех, которому палец в рот не клади — откусит. И не извинится при этом. Не могу понять фараона: зачем он держит при себе этого вояку? Не лучше ли отправить его куда-нибудь подальше? Например, в Джахи. Пусть там и воюет с хеттами…»

— Возможно, что слова его величества были столь же образны и глубоки, как и гимны его. Но я человек грубый. Я понимаю только приказы.

Эйе скосил на него глаза: дескать, не прикидывайся младенцем, не пытайся дурачить старого буйвола.

— Да, разумеется, слова его величества не всегда доступны нашему пониманию. Его устами говорит божество — сияющее и согревающее нас. Приходится напрягаться, чтобы уяснить полностью смысл его слов.

— Досточтимый Эйе, слова, которые изволит произносить его величество, — жизнь, здоровье, сила! — никогда не будут полностью осознаны нами. Ибо что мы по сравнению с сыном бога? Воистину обезьяны, о которых говорил Нахтиу. Его величество — жизнь, здоровье, сила! — видит вселенную, слышит биение наших сердец. Он здесь, на пороге, и говорит нам: мир вам, слуги мои, рабы мои!..

— … Обезьяны мои.

— Как?

Эйе преспокойно повторил:

— Обезьяны мои.

Хоремхеб так и остался с открытым ртом. От удивления.

Эйе сказал:

— Вот что, уважаемый Хоремхеб: или мы будем лицемерить и терять время даром, или поговорим как люди, кровно заинтересованные в процветании Кеми. Я так думаю. Знаю: и ты рассуждаешь так же. Не можешь иначе. Не так ли?

Хоремхеб махнул рукой: дескать, верно — пора перестать дурака валять, пора поговорить откровенно.

— Давно пора, — заметил Эйе.

«…Или Эйе предаст меня, или он и в самом деле чем-то недоволен. На всякий случай буду осмотрителен. Этот старик не из тех, которые говорят прямо. За каждой высказанной мыслью в запасе у него две: одна — для собственного оправдания, если это нужно будет, а другая — для нанесения удара. Итак, три мысли разом. Это более чем достаточно…»

«…Рубака? Драчун? Грубиян? Этот молодец далеко пойдет, ежели вовремя не обкорнать ему крылья. Мне говорили — и, как видно, неспроста, — что смотрит он несколько дальше, чем на Эфиопию или Синайский полуостров. Тщеславие полководцев не имеет предела, если почувствуют, что дают им волю, что разрешают действовать по их усмотрению. Такой полководец избирает своим врагом не столько Душратту или Суппилулиуме, сколько своих друзей, до которых он может легче достать…»

Эйе сказал:

— Да, ты прав, Хоремхеб: Азию мы теряем. Правда, не окончательно. Есть еще возможность спасти тамошние владения.

— Есть, твоя светлость, есть!

Учтивый Эйе спросил гостя, что бы он желал испробовать: жареного гуся или курицу, кусок говядины на вертеле или телячье сердце на кизиловой палочке? Хоремхеб нарочито задумался. Он сказал, что Пенту не советует злоупотреблять мясом. Пенту говорит: поменьше мяса и побольше зелени — любой зелени, вплоть до обычной травы. На вопрос Эйе, не превратится ли человек в этом случае в жвачное животное? — Хоремхеб ответил, что Пенту оставляет этот вопрос открытым. Оказывается, в Митанни прекрасный обычай, есть мясо только в вареном виде и только в крайнем случае — поджаренным на вертеле. Эйе сказал, что это и в самом деле прекрасный обычай. По-видимому, вода — кипящая вода — вымывает из мяса какие-то вредные частицы. И тогда мясо предстает в самом чистом, натуральном виде… Но если слушаться Пенту до конца — до его мельчайших советов, сказал Хоремхеб, то совершенно нельзя пить воду, обыкновенную воду из благословенной Хапи, дарующую жизнь, и воду из оазиса в пустыне. А почему, спрашивается? Потому, утверждает Пенту, что человек состоит из воды и огня. Между водой и огнем — вечное противоборство — то побеждает огонь — и тогда человек жаждет воды, то побеждает вода — и тогда человек тучнеет. Нет нужды добавлять воду к воде. Что скажет на это уважаемый Эйе?

Семер усмехнулся, таинственно подмигнул военачальнику. Разве это требует особых пояснений? Если стоит вопрос: можно ли воду пить или нельзя, то лучше всего — во избежание душевных переживаний — пить вино или пиво.

— Го! — воскликнул военачальник, хлопнув в ладоши. — К твоей мудрости, Эйе, не подкопаешься. Если вода вызывает смущение, то вино или пиво — напитки, не допускающие двух толкований. А раз это так, то пить вино — есть истинное благо для мужчины. Вода и огонь, содержащиеся в вине — особенно в хорошем вине, — так сдружились, что никогда не повредят человеку.