Георгий Гулиа - Фараон Эхнатон

Тут фараон остановил семера.

— Не торопись, — сказал он. — Повтори-ка.

— Что повторить?

— Как, это значит: в головах отменных мастеров?..

— А что же? Я верно сказал. Если мастер отменный — у него своя голова. Сам думает. Сам все видит.

— Своя голова у каждого, Пенту?

Семер замотал головой. Как мул на водопое.

— Нет, твое величество. Смею заверить: не всегда! А у отменных мастеров — всегда своя голова. Возьми, к примеру, Джехутимеса…

— Своя голова! — с удовольствием произнес фараон.

— Бек…

— Своя голова!

— Юти…

— Своя!

— Вот видишь, твое величество! Мои слова подтверждаются.

— Что же они делают со своей головой?

Эйе хмыкнул: в самом деле — что делают?

— Они высказывают при помощи своей — а не чужой — головы, свои, а не чужие мысли. Только и всего!

Фараон обеими ладонями изобразил подобие качки на море:

— Своя голова. Свои мысли. Своя голова. Свои мысли…

— Бакурро смутил тебя. А тот, Ани-кузнец, смутил его величество Гор Нахтнеб-Тейнефер-Иниотефа Второго. В чем разница? Во времени, твое величество!.. Ани говорил: надо восстановить праздник хебсед в том виде, в каком он существовал некогда. А что это значит? Убивать фараонов! Вот что значит! Потому что, говорил Ани-кузнец, нельзя терпеть правления одного человека. Нельзя терпеть, чтобы слово одного человека было как камень и руки у всех, и языки у всех были связаны тем словом. Вот о чем думал Ани!

— Зачем это ему нужно было, Пенту?

— И об этом тоже сказано в тех старинных папирусах Ани хотел одного, свободы.

— Чего? Чего? — сказал фараон, морщась.

— Свободы.

— Зачем она ему?

— Не знаю.

— Разве он был раб?

— Нет он был немху. Но дай им волю, — Пенту указал пальцем на стену, — дай им волю, и тогда не того еще потребуют… На чем держится государство? На твердом, словно камень, слове его величества, их величеств, всех правителей Кеми ныне, присно и во веки веков! Да, да, да!

Пенту закончил свое слово, трижды хлопнув ладошами.

— Но что ты думаешь о Бакурро?

— Что думаю?! — Семер всплеснул руками: разве он выражается неясно? — Что думаю?! Бакурро недалеко ушел от Ани. Они словно бы сговорились Они изъясняются одними словами Этот Бакурро придумал притчу о каком-то сосуде из Митанни. В этом все отличие его от Ани. Да разве в этом суть? Бакурро произносил слово «свобода»?

— Не помню. Может быть.

— Не произносил, так произнесет! Ведь осмелился же изложить твоему величеству нечто, что, по моему глубокому убеждению, идет во вред Кеми.

Фараон опустил голову и вскинул ее, выпрямляя спину.

— А теперь — ты, Эйе.

Эйе кивнул. Почесал кончик носа. Почесал затылок. Почесал лоб. Точнее, слегка потер его двумя пальцами, точно хотел разгладить морщины.

— Что еще сказал этот Бакурро?

— Разное. Но меня заинтересовала притча о митаннийской бочке, — сказал фараон.

— Потому, что это самое важное?

— Да, важное.

— Потому, что именно в этом увидел твое величество нечто?

— Да.

Эйе продолжал, как бы рассуждая сам с собою:

— Царский писец, лицезреющий великого владыку, слышащий его слово и записывающий его слово на папирусе, вдруг обращает твое внимание на некую сказку. Или притчу. Это не меняет дела. Неизвестно: придумана притча где-то далеко или сочинил ее сам писец? Ибо, как известно, писцы всех времен были мастаками на этот счет. Ум их постоянно бдит. Глаза как бы шарят в поисках чего-то. Им даже не спится по ночам. Писцы всех времен были источниками неких мыслей, которые шли не на пользу.

— Ты имеешь в виду всех писцов?

Эйе не торопился с ответом. Как это понимать: всех писцов? Поголовно всех? Каждого, кто выучился грамоте?..

— Твое величество, грамота во все времена была источником… Как бы это сказать?.. Грамотные всегда о себе много воображают. Это надо иметь в виду. Если этого они не говорят прямо, то это вовсе не значит, что они думают о себе иначе. Я хочу сказать следующее: ухо всегда надо держать востро по отношению к скрибам. Скриб с чернильным прибором и папирусом в руках — опасный человек. Он может покорно записывать все твои слова. Но при этом он может в душе, втихомолку поиздеваться над тобой, если почему-либо твои слова не по нраву ему.

— Вот как! — воскликнул фараен, будто только что ему открыли глаза на дерзновенное поведение скрибов. Будто сам не знал этого.

— Твое величество, можешь поверить мне: писцы — народ не совсем надежный. Я хочу сказать: следует почаще заглядывать в их душу. Очень и очень глубоко. Для чего? Для того, чтобы распознать нечто, что может быть обращено во вред самодержавным владыкам. Есть один путь, чтобы вернее держать их в руках.

— Какой же это путь? — нетерпеливо спросил фараон. Пенту кивнул: дескать, это очень важно знать.

Эйе загнул большой палец левой руки;

— Один путь: душить…

— Как? Как?

— Душить, — невозмутимо повторил Эйе.

— Кого душить? — Фараон аж приподнялся со скамьи. Это для него было неожиданно.

Эйе улыбнулся:

— Ну, не в прямом смысле. Но — почти. Чтобы не оставалось у них времени на разные там дурацкие размышления…

— … Дурацкие размышления, — произнес фараон. Повторил, как эхо.

— Дело, дело и еще раз дело — вот удел скриба! Слова влетают ему в ухо, и он их записывает на папирусе. Надо, чтобы гнул он спину. Над письмом. И не разгибал спины. Над письмом. Был послушателем великих слов. Вот участь, справедливая участь скриба!.. Такую участь готовили им дальновидные самодержцы, наиболее рукастые правители. И трон бывал непоколебим!

— Есть и другой путь, — сказал Пенту.

— Какой же?

— Тоже очень ясный путь, — ответил Пенту. — Но в нем имеется большой изъян.

— Любопытно…

— Человек — существо думающее. А скриб — тем более! Тут нужна мера.

Эйе заметил, что мера необходима во всем. Даже животворный разлив Хапи не должен переходить предначертанных богом границ.

— А как установить пределы? — спросил Пенту.

— Какие пределы?

— Мышления.

— Их устанавливает его величество, — торжественно провозгласил Эйе.

— Каким образом?

— Своим волеизъявлением. Своим приказом.

Пенту не удовлетворил этот ответ. Он сказал:

— Когда цыпленок зародился в яйце — его нетрудно заметить: достаточно просмотреть на свет. Или чуточку потрясти возле уха. Или разбить яйцо… Но как быть с мыслями?

— С какими?

— Которые в голове скрибов.

Фараон с интересом следил за спором семеров. «… И этот и тот, несомненно, люди умные. Больше того, хитрые! Особенно Эйе. Многомудрые и многоопытные они. Говорят дело. Хотя вроде бы и расходятся во мнениях, но в конце концов сойдутся на главном. Не могут не сойтись! Ибо они живут на одной ладье, плывущей в мировом океане, и деваться им некуда…»