Георгий Гулиа - Фараон Эхнатон

Царь сжимал кулаки. Он казался кулачным бойцом. Каких обожают в азиатской Ниневии.

Это было поразительно: грозный тщедушный царь! Но главное в другом: что это будет за указ? Очем?

— Кийа.

— Я слушаю тебя.

— Кийа.

— Твое величество, я здесь…

— Кийа… Ты не так меня называешь…

— А как же называть тебя, мой любимый?

— Вот так, как назвала.

— Хорошо, мой любимый.

— Это твои груди?

— Нет, твои. Они принадлежат тебе.

— Потому, что люблю их?

— Потому, что ты — господин мой.

— Они тверды, как яблоки.

— Это плохо?

— Я люблю их.

— Яблоки?

— Нет, твои груди…

— Эти груди — твои, мой любимый…

Эхнатон ищет глаза. Ее глаза. А вместо них — глубокая глубина. Он ищет ее губы. А вместо них — прохладные гранаты: такие большие, такие гладкие, такие притягательные. Он жаждет взять ее всю. В свои руки. В свои объятия. А вместо нее — обжигающее, невесомое пламя. О Кийа, кто родил тебя? Неужели же женщина во плоти? Или ты рождена там, на небе, возле отца великого Атона?..

— Послушай, Кийа, порою ты кажешься существом сказочным.

— Что же во мне сказочного?

— Или святою…

— Это еще что?!

— Я боюсь притрагиваться к тебе.

— Обними меня.

— Мне кажется, что проснусь однажды и не увижу тебя. Все окажется сном.

— Крепче обними!

— А может быть, я — это сон?

— Сжимай же посильнее… Я люблю, когда ты причиняешь боль…

— Вдруг ты проснешься и — не будет меня…

— Молчи…

— Ты будешь плакать?

— Прошу тебя, замолчи.

— Кийа, ты будешь плакать по мне?

— Вот я зажимаю тебе рот…

Его величество с каждым днем все сильнее ощущает одно: не может без нее! Она — в сердце его. Она — жизнь его. Как он мог без нее до сих пор?.. Он прижимается губами к ее уху и шепчет едва слышно:

— А ты сына родишь?

— Я рожу много сыновей. Я молода. У нас должно быть их много. Очень много.

— Именно сына?

— Только сына. Потому что люблю тебя… А когда любишь, говорят, желания сбываются.

— Да, это правда.

— Может, я уже зачала сына?

— Может быть. У меня не было сына. Одни дочери. Я не знаю, что с ним делать-то?

— С сыном?

— Да.

— Надо сделать ему обрезание…

— Это я знаю…

— А потом растить богатыря.

— Каким образом?

— Доверь это мне, возлюбленный мой.

— Доверяю…

Он целует мочку ее уха… Упругую, как бобовое зерно…

— Откуда у тебя такая мочка?

— Она вкусная?

— Вкуснее меда.

— Она тоже твоя, любимый.

— А это?

Он мизинцем — едва-едва мизинцем, кончиком его — касается углубления в животе. Крошечного углубления на белой чаше…

— Он тоже мой, Кийа?

— Конечно.

— Совсем?

— Совсем, совсем…

— Совсем, совсем, совсем?

Его величество дурачится от счастья. От избытка чувств… Горячей щекой припадает к животу. Он словно пчела на цветке.

Она смеется. Ей приятно. Эхнатон на вершине счастья — она-то хорошо понимает!

Он спрашивает не без лукавства!

— А если я умру?

— Сначала — я.

— Если — я?

— Но ты же повелел строить гробницу для меня?

— Так что же?

— Значит, раньше умру я!

— Неправда!

И он снова припадает к ней. И снова и снова спрашивает себя: «Кто же изваял ее? Где этот величайший ваятель?» Спрашивает себя, а сам знает — кто. Не может не знать. Это он! Это он, сияющий на небе!..

Он замирает. Обнимая ее. Слившись с ней… Нет откуда она? Кто изваял ее? И почему приблизил ее к себе так поздно?!

Кийа запрокинула руки. (Подмышки у нее гладкие, словно галька морская. Они тщательно выбриты цирюльниками.) И соски тоже рвутся вслед за руками. Куда-то кверху. Или в сторону. Такие розовые. Бледно-розовые.

Глаза ее полузакрыты. Она обессилела от любви. Ибо он — сильный. Ибо он — любимый. Она родит ему сына. Еще сына. Сыновей. Сколько захочет — столько и родит…

Ночь. Глухая ночь. Спит земля. Не спит только стража. И не спит Кийа. Не спит его величество.

— Ты устал?

— И не бывало!

— Ты жаден до любви.

— До твоей любви. До твоей!

Они смотрят вверх. При свете одного-единственного светильника потолок кажется небесным шатром. Под которым летают птицы. Написанные рукою Юти…

Может быть, проходит час… Он говорит:

— Я не говорю: буду любить вечно. Однажды уже говорил. Правда, не тебе. Но мне хочется доказать это…

И снова лежат. Безмолвные. Счастливые.

Ему захотелось вина. Ей тоже. Они садятся. Полунагие. И пьют глотками. Глоточками. Порою каплями. Наслаждаясь. Как любовью. Такое хорошее вино. «Лучшее вино Атона в Ахетатоне…»

— Послушай, — говорит он, — я сочиняю указ. Я разошлю его всем хаке-хесепам. Во все провинции. Я повелю высечь слова указа на гранитных столбах. И поставить те столбы во всех провинциях. И пока будут стоять те столбы с теми текстами — будет цел и неприступен Кеми. Во веки веков!

Вспомнив об указе, его величество на радостях поднимает чару. Выше головы. На всю вытянутую руку. А потом пьет ее залпом. Единым духом…

— Если мы были вот такими, — говорит фараон и крепко сжимает кулак, — то теперь, после указа, будем такими. Это указ о том, как нам дальше жить. Он превратит Кеми в единый военный лагерь. Несокрушимый кулак! Власть провинций обратится в ничто! Власть фараона усилится неимоверно!

Его величество сжал кулак изо всей мочи. Даже косточки на тыльной стороне побелели. Хрустнули суставы. Небольшой, но внушительный кулак получился. Кийа тронула, погладила его. Одобрила:

— Хорош кулак!

Фараон доволен. Очень доволен. Посмотрим, что скажут брат Суппилулиуме, брат Душратта, брат Узиру и прочие братья-враги, чтоб им пусто было! Кеми крепок, един, как никогда. Но этого мало: он будет словно базальт! Ни единого ворчанья не услышит его величество. Дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина! Как в войсках. Да еще похлеще! Это единственный путь. Для Кеми. Иного нет и быть не может!..

Фараон продолжал любоваться кулаком. Вместе с Кийей. Она согласилась с его мнением. Да, голова в государстве должна быть одна. Как сказал некий мудрец в старину: «Остальные головы должны или повиноваться, или преспокойно уходить в могилу». Одна голова — одна мысль, одна воля! И тогда можно спокойно спать. Благоденствие Кеми будет обеспечено. А Хапи будет течь при всех обстоятельствах, пока сияет на небе его величество великий Атон…

— Это так! Это так! — подтверждает фараон.

А знает ли Кийа, кем был навеян этот указ? Ну конечно, не знает! Откуда ей знать, если он ничего не говорил — ни единого слова — об этом самом писце Бакурро? Иногда бывает так: хороший совет получаешь от того, который мыслит совершенно противоположно. То есть твой советчик убежден в одном, а подсказывает тебе нечто другое. Правильное, по твоему убеждению. Неправильное, по его мнению…