Николай Черкашин - Тайны погибших кораблей (От Императрицы Марии до Курска)

18 ноября меня уволили в запас, так как служил я по последнему году. Со мной провели беседу о том, чтобы обо всем, что случилось, что видел и слышал, не распространялся. Я до сего дня держал свое слово и пишу обо всем впервые. Счастлив, что дожил до этого дня.

Старший лейтенант В. Н. Замуриев, командир 4-й башни главного калибра:

— Всех спасенных моряков, кто не нуждался в медицинской помощи, переправили в казармы Учебного отряда подплава. В кубриках установили двухъярусные койки, получили матрасы, свежее белье. Интендантская служба во главе с майором Бухтияровым быстро организовала переобмундирование экипажа. Прием пищи наладили в одну — первую — смену. На обед и ужин, по рекомендации медиков, выдавали спирт для успокоения нервной системы.

Здесь же демонстрировали для команды и фильмы. Однажды смотрели «Кортик», а там есть эпизод гибели линкора «Императрица Мария», который подорвался на нашей же 12-й бочке. Фильм растревожил всех заново. Шестерых отправили на носилках в медпункт.

Надо было прерывать сеанс, но матросы кричали: «Кортик»! «Кортик»!.. Картину крутили четыре раза. И только после беседы врача-подполковника матросы согласились отправить злополучный фильм на кинобазу.

Вскоре нам сообщили, что к «новороссийцам» едет председатель Правительственной комиссии В. А. Малышев. Быстро навели порядок.

Я встретил высокого гостя с докладом на лестничной площадке. Вячеслав Александрович предупредил меня знаком: «Команду „Смирно“ не подавать». Собрали людей на беседу. Длилась около двух часов. Малышев сказал, что действия «новороссийцев» можно поставить в ряд с подвигом моряков «Варяга», поблагодарил всех за мужество и стойкость.

Кто-то его спросил, будет ли восстановлен «Новороссийск». Зампредсовмина ответил, что если линкор восстановить не удастся, то его именем назовут один из строящихся крупных военных кораблей…

К этим строчкам добавить нечего. Замечу лишь, что, как ни было велико душевное и физическое потрясение, пережитое моими собеседниками, никто из них, моряков-«новороссийцев», не проклял море, опасную флотскую службу, никто не поспешил списаться на берег. Напротив, они еще прочнее связали свою жизнь с морем, многие офицеры линкора «Новороссийск» стали впоследствии известными командирами, адмиралами.

Бывший дежурный по низам в ту трагическую ночь, командир 6-й батареи Карл Иванович Жилин спустя годы командовал крейсерами «Михаил Кутузов» и «Адмирал Ушаков». Флотскую службу закончил в звании контр-адмирала.

Старпом Григорий Аркадьевич Хуршудов, уйдя в запас, долго еще продолжал морячить капитаном большого промыслового судна.

Главный боцман линкора Федор Самойлович Степаненко тоже стал капитаном — учебного судна в морской школе ДОСААФ.

Много писали наши газеты о командире одного из первых советских вертолетоносцев «Ленинград» капитане 1-го ранга Юрии Гарамове. Он тоже прошел школу линкора «Новороссийск», будучи на нем командиром зенитной батареи.

«Новороссийск» дал целую плеяду замечательных офицеров и адмиралов. Можно было бы называть имя за именем и каждое сопрягать с громкими титулами, званиями. Но это отдельный рассказ.

Первым к гибнущему линкору подошло спасательное судно «Карабах»…

Давно уже нет старого спасателя на море, но жив его славный командир капитан 3-го ранга в отставке Константин Семенович Ковалюков.

Жизнь этого моряка достойна отдельной книги. В числе первых прокладывал он огненные рейсы в сражавшуюся Испанию, оборонял Севастополь, после войны поднимал корабли, спасал суда… И когда Ковалюков говорит: «Я тут по всему Черному морю знаю, кто, где и на какой глубине лежит», — ему можно верить.

Я разыскал Константина Семеновича за Артбухтой, в том редкостном уже, заповедно-старом уголке Севастополя, где киношники сразу бы присмотрели натуру для фильма времен «Очакова» и «Потемкина»: немощеная улочка в глухой зелени частных садов, толстостенные лепные заборы-дувалы, красная черепица невысоких крыш, цементированные дворики… Во всяком случае, домишко, в котором жил Ковалюков со своим разрастающимся на лето семейством (внуки, невестки, сыновья), насчитывал от роду ровно сто лет, а в эти беленые комнатки, окружавшие кафельную печь, любил заглядывать кондуктор Частник, отважный сподвижник лейтенанта Шмидта; он сиживал с хозяином — матросом «Очакова» — за самоваром, вел тайные беседы, отменно пел и играл на гитаре. Та гитара долго здесь хранилась, пока не сгинула в войну.

Родословная у Ковалюкова такая: дед — парусный марсофлотец, отец — судовой механик, сам — паросиловик, сын — дизелист, капитан 2-го ранга, внук — атомщик, пока еще курсант…

На маленькой кухоньке, за огромными чашками с кофе, мы сидим втроем. Сын — Александр Константинович, офицер Главного технического управления ВМФ, — тоже участник нашей беседы; «Новороссийск» остался и в его мальчишеской тогда памяти.

— Надо ж такому случиться, — горестно вздыхает Ковалюков-старший, — аварийную ситуацию на «Новороссийске» мы проиграли на учениях за сутки до взрыва.

Днем на траверзе Стрелецкой бухты «Карабах» подошел к линкору, на котором затопили одну из шахт и устроили имитацию пожара. Мы отрабатывали спасение большого корабля, ничуть не подозревая, что очень скоро нам придется повторять все это здесь, но уже всерьез — не на жизнь, а на смерть.

Вечером 28 октября «Карабах» стоял у Телефонной стенки, принимал воду, а я отправился домой, сюда вот, на Керченскую. Ночью прибегает мой мичман и кричит, задыхаясь: «Взорвался!» И за сердце рукой хватается. «Кто взорвался?» — «Новороссийск».

Оделся я в минуту, а тут Кулагин, начальник АСС*, на «виллисе» подкатывает, и мы прямо на Телефонку. «Карабах» стоял в часовой готовности, но уложились раньше, снялись и подошли к линкору. Стоял он, сильно просев носом, однако палуба была еще над поверхностью воды. С корабля свозили раненых…

Мы встали под правой скулой у пробоины. Командую:

— Водолаза в воду!

Пошел водолаз. Дали ему свет.

— Дошел?

— Дошел.

Я взял микрофон.

— Что ты, Вася, видишь?

— Товарищ командир, пробоина!

— Какая?

— Если без мачт и без труб, то «Карабах» наш войдет.

— Куда загнуты края?

— Вовнутрь.

Доложил об этом Кулагину, тот — командующему флотом вице-адмиралу Пархоменко. Пархоменко стоял на юте, хотя его место было, как требует того Корабельный устав и здравый смысл, на ГКП. Ведь именно туда стекаются все телефонные доклады и именно оттуда опять же по телефону и трансляции отдаются все приказы и распоряжения. Почему Пархоменко выбрал ют, могу объяснить себе только тем, что с юта до трапа, ведущего на адмиральский катер, рукой подать, да и вообще к берегу поближе. Иначе зачем надо было держать связь с ПЭЖ через посыльных? Ведь это ж все-таки линкор: сто метров туда, сто обратно, да сколько трапов вверх-вниз. Минуты шли только так, а ведь каждая из них — на вес золота. А тут еще начальники прибывают всех мастей и рангов — начальник топливного отдела, начальник минно-торпедного управления, несть им числа, и каждый под козырек, каждый с докладом, ну прямо светский прием, черт бы их всех побрал! Одного майора-хозяйственника, который прибыл на линкор миски-ложки пересчитывать, правда, турнули. Ну а в целом-то?! Представьте себе, идет операция на сердце. Вдруг в операционную заявляется министр здравоохранения, который по врачебной специальности своей вовсе не кардиолог, а окулист. И тут же вслед за ним начинают прибывать всякие там начальники главков, ведущие урологи, гинекологи, невропатологи… Да не просто наблюдать собрались, а руководить ходом операции. Чем она закончится, как думаете? Вот именно. Линкор и перевернулся.