Проспер Мериме - Хроника времен Карла IX

— Я не сомневаюсь, — сказал он, — что вы не менее учены, чем я, и без труда поймете этот испанский язык.

Диана де Тюржи схватила записку, прочитала или сделала вид, что прочитала, и, смеясь изо всех сил, передала ее находившейся ближе всех к ней даме:

— Вот, госпожа де Шатовье, прочитайте это любовное послание, только что полученное господином де Мержи от своей возлюбленной, которое, по его словам, он хочет предоставить в мое распоряжение. Самое забавное во всем этом, что почерк, которым написано это письмо, мне знаком.

— Я в этом не сомневаюсь, — произнес Мержи с некоторой горечью, но не повышая голоса.

Госпожа де Шатовье прочитала письмо, расхохоталась и передала его какому-то кавалеру, тот — другому, и через минуту в галерее не было ни одного человека, который бы не знал, как хорошо относится к Мержи какая-то испанская дама.

Когда взрывы смеха немного утихли, графиня насмешливо спросила у Мержи, находит ли он красивой женщину, написавшую эту записку.

— Клянусь честью, сударыня, я не нахожу ее менее красивой, чем вы.

— Что вы там говорите! Господи Боже мой! Вероятно, вы видели ее только ночью; ведь я ее хорошо знаю… Действительно, могу вас поздравить с удачей!

Она принялась смеяться еще громче.

— Красавица моя, — сказала Шатовье, — скажите же нам имя той испанской дамы, которая так счастлива, что овладела сердцем господина де Мержи?

— Перед тем как я ее назову, прошу вас, господин де Мержи, в присутствии этих дам скажите: видали ли вы вашу возлюбленную при дневном свете?

Мержи положительно было не по себе, и на его лице довольно комично были написаны беспокойство и досада. Он ничего не отвечал.

— Отбросив всякие тайны, — сказала графиня, — открою, что записка эта от сеньоры доньи Марии Родригес. Мне известен ее почерк, как почерк моего отца.

— Мария Родригес! — воскликнули все дамы со смехом.

Мария Родригес была особой лет за пятьдесят. Она была мадридской дуэньей. Не знаю, уж каким образом она приехала во Францию и за какие заслуги Маргарита де Валуа взяла ее ко двору. Может быть, она держала около себя это чудовище, чтобы еще больше оттенять свои прелести контрастом с ней, подобно тому как художники изображали на своих полотнах какую-нибудь современную красавицу и карикатурный портрет ее карлика. Когда Родригес показывалась в Лувре, она смешила всех придворных дам своим напыщенным видом и старомодным нарядом.

Мержи вздрогнул. Он видал дуэнью и с ужасом вспомнил, что дама в маске назвала себя доньей Марией; в памяти у него все спуталось. Он был совсем сбит с толку, а смех усиливался.

— Она дама очень скромная, — продолжала графиня де Тюржи, — и вы не могли сделать лучшего выбора. Она еще весьма недурна собой, когда вставит челюсть и наденет черный парик. К тому же ей никак не больше шестидесяти лет.

— Она его приворожила! — воскликнула Шатовье.

— Оказывается, вы любитель древностей? — спрашивала другая дама.

— Какая жалость, — со вздохом проговорила вполголоса одна из фрейлин королевы, — какая жалость, что у мужчин такие смешные причуды!

Мержи защищался как мог. На него сыпались иронические поздравления, и он был в довольно глупом положении, как вдруг в конце галереи показался король, и моментально прекратились смех и шутки. Каждый поспешил посторониться, и молчание сменило гул голосов.

Король провожал адмирала, с которым долго беседовал у себя в кабинете. Он фамильярно опирался рукой на плечо Колиньи, седая борода и черное платье которого составляли контраст с молодостью Карла и его блестящим расшитым костюмом. Смотря на них, можно было бы сказать, что юный король с редкой на троне проницательностью выбрал себе в любимцы самого добродетельного и самого мудрого из подданных.

Пока они проходили через галерею и глаза всех были устремлены на них, Мержи услышал у своего уха голос графини, шептавшей тихонько:

— Не сердитесь! Возьмите — не вскрывайте, покуда не выйдете на улицу!

В то же время что-то упало ему в шляпу, которую он держал в руках. Это была бумага, в которую был запечатан какой-то твердый предмет. Он положил его в карман и через четверть часа, как только вышел из Лувра, вскрыл и увидел маленький ключ с припиской:

«Этим ключом отворяется калитка ко мне в сад. Сегодня ночью в десять часов. Я люблю вас. Я не буду больше скрыта от вас маской, и вы наконец увидите донью Марию

Король проводил адмирала до конца галереи.

— Прощайте, отец, — произнес он, пожимая ему руки. — Вы знаете, что я люблю вас, а я знаю, что вы преданы мне душой и телом, с требухой и потрохами.

Фразу эту он заключил громким хохотом. Потом, возвращаясь в свой кабинет, остановился перед капитаном Жоржем.

— Завтра, после обедни, — сказал он, — придете ко мне в кабинет для разговоров.

Он обернулся и бросил почти тревожный взгляд на дверь, в которую только что вышел Колиньи, затем покинул галерею и заперся с маршалом де Ретцем.

В назначенное время капитан Жорж прибыл в Лувр. Как только о нем доложили, привратник, подняв ковровую портьеру, ввел его в кабинет короля. Монарх, сидевший за маленьким столиком в позе пишущего человека, сделал ему знак рукой подождать, как будто боялся в разговоре потерять нить мыслей, занимавших его в данную минуту. Капитан в почтительной позе остановился шагах в шести от стола и имел время обвести глазами комнату и рассмотреть в подробностях ее убранство.

Убранство было очень простое, так как состояло почти из одних охотничьих принадлежностей, беспорядочно размещенных по стене. Довольно хорошая картина, изображавшая Деву Марию, увенчанная большой веткой букса, висела между длинной аркебузой и охотничьим рожком. Стол, за которым писал монарх, был покрыт бумагами и книгами. На полу лежали четки и маленький молитвенник вперемежку с тенетами и сокольничьими колокольчиками. Тут же на подушке спала крупная борзая.

Вдруг король в бешенстве бросил перо на землю, и грубое ругательство сорвалось с его уст. Опустив голову, он два-три раза прошелся вдоль кабинета неровными шагами, потом, неожиданно остановившись перед капитаном, бросил на него испуганный взгляд, как будто только сейчас его заметил.

— Ах, это вы! — воскликнул он, несколько отступая.

Капитан поклонился до земли.

— Очень рад вас видеть… Мне нужно было с вами переговорить, но… — Он остановился.

Жорж стоял, ожидая окончания фразы, полуоткрыв рот, вытянув шею, выставив несколько левую ногу, — одним словом, в такой позе, какую художник, по-моему, мог придать фигуре, изображающей внимание. Но король снова опустил голову на грудь и, казалось, мыслями был за сто верст от того, что сейчас хотел сказать.