Борис Изюмский - Плевенские редуты

— Молодцы! Бейте их покрепче!

— Головы оторвать! — выпучив глаза, орет черная феска.

— Рассечь на куски! — исходит криком феска синяя.

Трое братьев, казалось, не слышат этих криков, глядят куда-то вдаль, поверх толпы, четвертый почти потерял сознание, и они ведут его под руки. Палачи поставили их на бочки, накинули намыленные петли на шеи.

Самый молодой стоит с гордо поднятой кудрявой головой. Он походит, скорее, на девушку: нежной кожей лица с бархатными глазами. От внутреннего жара губы стали белыми. Успел крикнуть в толпу:

— Скоро русские освободят нас!

Палач дернул веревку, его помощник выбил из-под ног юноши бочку.

— Гяуры снимут тебя с виселицы, чтоб им камни жрать! Юноша мертво повис. Лицо его сразу почернело… Заголосили, рыдая, болгарские женщины. Турок, выбивший из-под ног юноши бочку, стянул с повешенного куртку.

Из толпы кричали:

— Надень, Ахмед! Надень! Тебе к лицу!

Турок напялил куртку, осклабился:

— Мала!

— Ничего, Ахмед, ты в ней красавец!

Подполковник Радов, получив в деревне Шейново донесение Фаврикодорова, переданное с болгарином Николой Буяджи, немедленно отправился к Артамонову.

Константин Николаевич писал, что близ Адрианополя в селениях Карагаче и Демирдечи возводят мощные земляные укрепления. Начальник участка здесь — совсем молодой Фуад-паша, прозванный «турецким Скобелевым».

Михаил Дмитриевич, прочитав это место в донесении, усмехнулся, подумал не без тщеславия: «Неплохо назвали».

Затем Фаврикодоров сообщал, что султан собирается вооружить всех мусульман, перебросить к Адрианополю двести таборов с северной и южной сторон Балкан, из гарнизонов фортов.

Рванулся вперед, расчищая путь, крылатый отряд генерала Струкова: три полка и батарея Бекасова. За ними двинулись дивизия Дохтурова, 9-й Донской казачий полк и 16-я пехотная дивизия Скобелева. Пехота в сутки делала по восемь-десять верст. В долине Марины казаки настигли огромный, в несколько тысяч подвод, обоз турецких беженцев. Увидев казаков, беженцы с криком «Всех перережут!» метнулись с дороги в поле.

Есаул Афанасьев приказал казакам собрать разбежавшихся, возвратить их к брошенным повозкам-каруцам на высоких колесах.

Суходолов, увидев маленького, лет трех, мальчишку, мерзнущего на руках у матери, укутал его своим башлыком и взял в седло.

Турчанка зашагала рядом, в глазах ее испуг, недоумение, неожиданная радость. Ее маленький Фуад на коне у казака. А что только о них не говорили! Что людоеды, разбивают о камни головы младенцев, насильники. Она даже, чтобы ее не тронули, хотела надеть болгарскую одежду, да не успела.

Фуад сверху торжествующе поглядывает на мать круглыми и, как это ни странно, синими глазами, да и кудряшки у него льняные. Вот и верь после этого, что все турки черноглазы и темноволосы.

Чем ближе к Адрианополю, тем все чаще попадаются трупы беженцев, брошенные турками обозы, павшие буйволы, разбитые каруцы.

Шел дождь вперемешку со снегом. Кое-где грязь достигала конских коленей. Путь преградила река Марица. Уже вторые сутки не размундштучивали коней.

Дул пронизывающий северный ветер, быстро неслись синеватые льдины. Суходолов, ширяя пикой, нашел брод, где глубина была Быстрецу по горло, крикнул:

— Здеся!

Держа карабины над головой, а патронташи на кончиках пик, казаки форсировали реку и заночевали на снегу, укрывшись кто попоной, кто курткой или мокрым полушубком. В десять утра на рысях влетели они в Адрианополь, заняв его без единого выстрела.

Турки успели взорвать лишь арсенал в загородном дворце, а могучие форты поспешно бросили, сняв замки с орудий крупного калибра.

Генерал Струков — фигурой похожий на подростка, с непомерно большими, на концах распушенными усами — ехал посреди главной улицы второй столицы Порты. Детское, пепельно-серое от усталости, личико его сохраняло непроницаемость. Бурка прикрывала круп поджарого английского коня. Справа от генерала сидел на своем иноходце Верещагин, слева и несколько позади держал штандарт Суходолов.

Болгары, стоявшие по краям мостовой, бросались целовать следы конских копыт. Притворно-радостно бросали вверх свои фески турки.

…Навстречу казакам вышло духовенство с хоругвями, крестами: сморщенный, как печеное яблоко, греческий митрополит Дионисий; величественный армянский архиепископ. Семенил очень скромно одетый болгарский священник; суетился раввин; прятал глаза мулла.

На балконах своих резиденций стояли консулы иностранных держав, наводили бинокли и лорнеты.

Придворные фотографы султана, братья-близнецы Абдуллы — толстенькие, краснощекие, говорливые, — забегая вперед, припадая к своим ящикам, снимали победителей.

Городская депутация торжественно поднесла на блюде Струкову огромный ржавый ключ от города. Его с трудом разыскали у старьевщика на базаре и даже не успели почистить.

Вперед выступил тучный грек со звездой Меджидие на груди. Сняв котелок, произнес с пафосом:

— Вас, дорогие, высокочтимые освободители, приветствует новый губернатор Эдирне…

У маленького Струкова приподнялось правое плечо. Он немного склонил к нему вареником скрученное ухо, резко оказал:

— Губернатора назначу я… — и поехал дальше.

Самое удивительное в этом броске было то, что скобелевская пехота почти не отставала от кавалерии, то и дело догоняла Струкова. А где-то в середине похода умудрилась даже захватить огромные обозы и сто верблюдов союзника турок — египетского принца Кель-Гассана.

Солдаты изнемогали от усталости и засыпали на час-другой, чтобы снова подстегнуть себя, пока таборы не засели в адрианопольских фортах.

Вот потому-то пехотинцы и появились в Адрианополе через несколько часов; после вступления туда кавалерии.

Стоял теплый, солнечный день. Запах ранних цветов предвещал весну. Голубело небо.

Обросшая, в прожженных, оборванных шинелях, в поршнях-шкурах, навернутых вместо сапог на опухшие ноги, вроде лаптей, шерстью внутрь, в потертых шапках с поломанными козырьками, шла пехота по мостовой. На одежде метины от острых скал, колючек, ночевок у костров, стремительных переходов: мундиры без фалд, но с красными нагрудниками, рукава, почти оторвавшиеся у плеча, отрезанные от старых сапог голенища над самодельными коланками. У многих чернели обмороженные щеки и уши.

Позади трофейные верблюды, меланхолично выбрасывая мохнатые ноги, тащили пушки Бекасова.

На одном верблюде, между горбами, угнездился солдат с дудкой, он дудел во всю мочь, кричал чистой публике на тротуарах:

— Ей-ей, посторонись! А то мой Гасанка оплюеть и фамилиё не опросить.

К дударю подошел Бекасов, тихо, строго приказал: