Владимир Нефф - Императорские фиалки

Оцепенев, маменька сидела, не шевелясь, глядя на дочь широко раскрытыми глазами, и наконец почти простонала:

— Дитя, дитя мое, что с тобой, отчего ты такая бессердечная?

— Вас в самом деле удивляет это, маменька? — спросила Гана, усмехаясь и пряча в сумочку записную книжку.

Все сказанное проливает свет на фразу автора хроники, будто пан Борн не только снискал расположение, но и «сердце Ганы покорил».

«Венчание Ганы, — продолжала Бетуша, — состоялось в конце апреля, в субботу, в церкви доминиканского монастыря, семейного прихода Вахов. Ранним утром в церковь поехали жених с невестой, ее родители, сестра, свидетели пан Войтех Напрстек и пан доктор Эльзасе. Из церкви общество направилось в Бубенеческий вокзальный ресторан позавтракать. Пани Гана Борнова была в дорожном бежевом костюме и шляпке из ажурной соломки того же цвета, украшенной розовым шелком и цветами. После завтрака новобрачные сели в парижский поезд, свадебные гости вернулись в город, родители — домой, а сестра — в кассу торгового дома пана Борна».

Читатель еще помнит, как молодой граф Тонграц сделал комплимент Гане, сказав, что хотя она и не бывала в Париже, но знает его, как настоящая парижанка. Преувеличение явное, но в какой-то мере оправданное. Гана знала названия парижских улиц и площадей гораздо лучше, чем пражских, однако Париж, с которым она знакомилась по романам — в то время она глотала их без разбора, — был Парижем старым, Парижем средневековья и Ренессанса, Парижем Великой и Июльской революций, Парижем якобинским и Парижем Первой империи, Парижем реставрации Бурбонов и царствования Луи-Филиппа, Парижем «Человеческой комедии» Бальзака и «Собора Парижской богоматери» Гюго, Парижем «Мими Пенсон» Мюссе и убийц Эжена Сю, тем, который рисовала себе жадная фантазия Ганы, но ни в коем случае не Парижем Наполеона III, который она увидела во время своего свадебного путешествия.

А это большая разница.

Некогда Наполеон I задумал коренным образом перестроить свою столицу, не оставив от нее камня на камне, превратив ее, как якобы он высказался, «не только в самый прекрасный из городов, существующих или когда-либо существовавших на земле, но и в прекраснейший из всех будущих городов». Однако осуществил эту давно намеченную перестройку Парижа, пользуясь своей неограниченной властью и имея на это достаточно времени, его племянник-авантюрист Луи-Наполеон, называемый Третьим, а по сути дела, второй и последний французский император.

Ему не удалось, как Наполеону I, залить Европу кровью, не удалось отличиться на поле брани, и он возмечтал прославиться хотя бы тем, чего не успел сделать Наполеон I. Осуществил он это весьма просто, с энергией и силой слона, ворвавшегося в посудную лавку, со смелым размахом самодержца, уверенного, что его высокое положение даровало ему величайший разум, с решительностью человека, избавленного от всяких охлаждающих и докучных советов и замечаний. Короче говоря, он положил на стол план Парижа, вызвал к себе нового префекта департамента Сены барона Османа, которого в награду за беспрекословное послушание сам назначил на эту должность, показал ему толстые синие, красные, желтые и зеленые линии, собственноручно начертанные им на плане, и сказал, что старые парижские кварталы нуждаются в свежем воздухе и ярком свете. Синими линиями здесь обозначены бульвары и авеню, их следует проложить незамедлительно, затем придет очередь красных, после них желтых и, наконец, зеленых линий. И все!

Барон Осман сложил план, сунул его в карман, заверил, что воля его величества будет исполнена, и с поклоном удалился.

Это происходило в пятьдесят третьем году. Тогда в Париже были еще холмы и даже горы. Елисейские поля в дождливую пору превращались в болото. К готическому центру города сбегалась сеть узеньких, кривых улочек. Самыми широкими улицами города считались улица Рю-де-ля-Пэ и улица Пале-Рояль, хотя, в сущности, это были длинные площади; в центре города можно было увидеть еще такие улицы, как de la Vieille-Lanterne, что в переводе значит «У старого фонаря», перерезанную лестницей из толстых камней, настолько узкую, что два человека не могли на ней разойтись, — мрачное место самоубийства поэта-романтика Жерара де Нерваля [24] Жерар де Нерваль (1808–1855) — известный французский поэт. которого в одно ненастное утро нашли здесь повесившимся на желобе.

Армия рабочих, вооруженных остроконечными кирками, принялась за работу. В течение десяти лет были снесены целые кварталы, можно сказать, — города. Париж стонал, неистовствовал, скрежетал зубами. Стерва Баденге — таково было прозвище императора — явно спятил! Почему его прозвали «Баденге», точно неизвестно, возможно, по имени каменщика, который одолжил ему свою одежду, чтобы помочь бежать из цитадели Гам, куда Луи-Наполеон был заключен в 1845 году. Кто оплатит строительные работы? Где люди будут жить? Зачем нужен город, пусть с широкими бульварами и авеню, словно проведенными по линейке, если человеку в нем негде голову приклонить? Унылые вереницы повозок, на которых переселенцы увозили куда-то в неизвестность свои кровати и шкафы, столы и стулья, непрерывно тянулись по улицам. Сносили второпях и строили тоже второпях. Казармы, школы, театры, больницы, жилые дома росли, как грибы после дождя. Страсбургский бульвар тридцатиметровой ширины, обсаженный четырьмя рядами деревьев, возник в том же году, когда император расчертил план города цветными карандашами. Работа кипела повсюду; здесь появлялась улица, там — площадь, место для гуляний, бульвар. Копали и под землей: прокладывали новую канализационную сеть и газовые трубы. Новые мосты соединили оба берега реки. Ренессансную башню святого Иакова освободили от соседства старых лачуг, душивших ее, новое авеню Виктории смело зловонные улочки между дворцом муниципалитета и площадью Шатле. Лувр соединили со старым Тюильри, — огромный ансамбль, колоссальная импровизация из камня и мрамора была завершена менее чем за пять лет. На левом берегу Сены проложили бульвар Сен-Жермен, один конец которого вел к площади Бастилии, а другой — к площади Согласия, находившейся на правом берегу. Бульвар принца Евгения поглотил старый Крымский бульвар, в свое время самую оживленную и веселую магистраль Парижа с ее десятью театрами, кафе и ресторанами.

Севастопольский бульвар, прокладка которого обошлась и государству и городу Парижу по двадцати миллионов франков, был открыт с большой помпой в апреле пятьдесят восьмого года. Национальная и императорская гвардии выстроились двухкилометровыми шпалерами по обе стороны бульвара от улицы Риволи до Восточного вокзала. В два часа дня верхом на лошади появился император в сопровождении императрицы, восседавшей в открытом экипаже, за ними двигался поток неподдельной роскоши — сплошное золото, сплошной блеск, и сверкающие позументы, — генеральный штаб во главе с маршалами и офицерами императорского двора. Блестящая процессия, возглавляемая эскадроном улан и конной гвардии, под возгласы «ура», аплодисменты и свист толпы, медленно прошествовала к вокзалу; справа и слева чернели устья старинных переулков, разрытых кирками османовских землекопов, словно гигантскими пушечными ядрами. Как только процессия приблизилась к огромному занавесу, натянутому поперек бульвара, между двумя мавританскими колоннами, и расписанному аллегорическими фигурами Искусства, Науки, Промышленности и Торговли, огромное полотно под оглушительный бой барабанов взвилось вверх.