Владимир Нефф - Императорские фиалки

Золотой с зеленым салон, просторный, как амбар, освещенный люстрой с двумя ярусами свечей и двумя деревянными канделябрами, свет которых слева и справа падал на бросающуюся в глаза картину в роскошной позолоченной раме, висевшую посередине стены, напротив входной двери, был еще пуст. Лишь в глубине зала, у огромного камина, где, скорее для декорации, чем для тепла, тлело несколько поленьев, сидели два гостя, один старый, с седой бородой, расчесанной веером, и зелено-красной орденской ленточкой в петлице, другой — помоложе с нагловатым улыбающимся лицом.

Господин Олорон пошел навстречу супругам, чтобы познакомить их со своей женой, нежной блондинкой со светлыми, словно выцветшими глазами; и тут у Ганы упало сердце: она поняла, что опасения ее сбылись, что ее простое вечернее платье темного бархата с разрезами у корсажа и на руках померкло перед изумительным туалетом хозяйки — атласным платьем цвета чайной розы, усыпанным мелкими причудливыми цветочками, с воздушными черными кружевами, ласково льнувшими к обнаженным тонким плечам. Госпожа Олорон приветствовала Борнов любезными словами, на одном дыхании и одной фразой высказала свою безграничную радость по поводу того, что они почтили своим присутствием их скромный, простой, интимный ужин, и выразила надежду, что они довольны своей поездкой в Париж и чувствуют себя здесь как дома. В то время как Олорон повел Борна знакомить с гостями, сидевшими у камина, мадам Олорон, не давая Гане возможности воспользоваться знанием французского языка, почерпнутым у Анны Семеновны, продолжала говорить, что она всегда восхищается австрийцами и всю жизнь мечтала побывать в родном городе Ганы — Вене, о котором слышала только самое хорошее, право же, только самое хорошее.

Между тем лакей снова раздвинул портьеру и доложил о прибытии новых гостей: баронессы де Шалюс с дочерью. Позднее выяснилось, что баронесса де Шалюс, женщина атлетического сложения, над верхней губой которой чернели заметные усики, — жена господина с орденской ленточкой и веерообразной бородой, что сидел у камина. Баронесса вошла в сопровождении дочери, бело-розовой, нежной девицы с ангельскими золотистыми волосами и голубыми глазками, и уже в дверях сообщила мадам Олорон, — та, мило улыбнувшись, извинилась перед Ганой и пошла навстречу дамам, — что сегодня днем видела ее в Булонском лесу в новой коляске и глаз от нее не могла оторвать, так она была ravissante, прелестна, лет на десять моложе в своем изумительном туалете бутылочно-зеленого цвета, отделанном карминовыми аппликациями.

Пока мадам Олорон журчала в ответ что-то столь же любезное, Гана, оставленная посреди залы, чувствовала себя очень неловко. «Что теперь? — думала она. — Господи, что же мне делать, не могу же я весь вечер торчать здесь одна как перст! Как она могла меня бросить? А с другой стороны, нельзя же ей не встретить гостей! Сжальтесь надо мной, люди, ведь я из Градца Кралове!» Почувствовав, как кровь приливает к ее щекам, Гана совсем было пала духом, но тут же заставила себя рассуждать здраво: ну что ж такого в конце концов, почему бы мне и не побыть одной? Почему я стою, когда могу походить? Не затем ли здесь висят картины, чтобы я могла их посмотреть?

Набравшись мужества, стараясь выглядеть как можно естественнее, Гана, словно увлекаемая неодолимым интересом, направилась к огромному полотну в массивной позолоченной раме, висевшему на видном месте, против входа, и сделала вид, что безмятежно и с удовольствием разглядывает его. На картине был изображен хоровод лесных нимф, нагих и в легких одеждах, увенчанных цветами, разбрасывающих цветы, целующих цветы, танцующих среди цветов, экстатически поклоняющихся цветам, сыпавшимся откуда-то сверху, упивающихся цветами, лежащих в цветах, сладострастно погружающихся в сугробы цветов; на табличке, прикрепленной внизу к раме, значилось: Поль Бодри, «Царство Флоры». Гана до сих пор никогда не видела столько цветов и столько наготы сразу. «Ну и бесстыдные же эти французы, — удивленно подумала она, — если повесили такую картину у себя в салоне! А прилично ли мне смотреть на такое?» Ей казалось, что на нее все глядят и посмеиваются. «Ого, — думают они, — как провинциальная дамочка из Чехии глазеет на эту мазню, на голые тела!» Горло Ганы судорожно сжалось от жалости к себе и злости. «Зачем мы сюда пришли, зачем Ян привел меня сюда, ведь он отлично знает, что у меня нет подходящего туалета и что нас здесь и в грош не ставят!»

Но тут к Гане приблизились господин Олорон и молодой, нагловато улыбающийся красавец, до тех пор сидевший у камина.

— Разрешите, дорогая мадам, представить вам одного из моих близких друзей, господина Вантрассона, — сказал Олорон со своим рокочущим южнофранцузским выговором.^- Я знаю, что в Париже вы недавно, но, возможно, уже слышали это имя, оно часто упоминается в спортивном мире.

Гана впервые слышала слово «спорт», не знала, что это английское слово означает самое дорогое и самое экстравагантное развлечение богатейших бездельников из высшего общества, устраивающих состязания своих породистых рысаков. Иметь скаковую конюшню считалось особой роскошью, высшим шиком; состоять членом предназначенного для избранных «Жокей-клуба» было заветной мечтой сынков миллионеров; сказать о ком-нибудь, как только что сказал Олорон о Вантрассоне, что его имя «часто упоминается в спортивном мире», было самым изысканным комплиментом. И когда хозяин так отрекомендовал молодого денди, Гане следовало бы поинтересоваться его спортивными увлечениями. Но она только сказала «Enchantee» [27] Очень приятно (франц.). и ждала, что последует дальше. Но дальше ничего не последовало. Олорон поспешил отойти, а Вантрассон, сбитый с толку равнодушием Ганы, не сразу нашелся.

— Вы, мадам, не любите лошадей? — спросил он, помолчав.

— Лошадей? — переспросила Гана, удивленная его неожиданным вопросом. — Ну, конечно, я люблю лошадей, как и всех животных, — собак, кошек, птиц…

— Лошадь — самое красивое животное, — сказал Вантрассон. — Только женщины красивее лошадей. У вас в Вене устраиваются скачки?

— Я не из Вены, я из Праги, — пояснила Гана.

— Ах! — воскликнул Вантрассон. — А где это, скажите, пожалуйста?

— Прага — столица Чешского королевства, — ответила Гана.

— Ах! — повторил Вантрассон. — На свете столько королевств, что все знать невозможно. Вы очень красивы, мадам, и, разумеется, принадлежите к высшему обществу Чешского королевства, это видно с первого взгляда. Вы должны посоветовать чешскому королю ввести конный спорт.

— У нас нет короля, — сказала потерявшая терпение Гана. Вантрассон был ей несимпатичен главным образом потому, что своим разговором о конном спорте напомнил ей злополучного жениха из Хрудима. У пана Йозека на рубашке были изображены подковы, хлысты и шпоры. — Наш последний коронованный король, — добавила она, — отрекся от престола двадцать два года тому назад.