Пол Джефферс - Боги и влюбленные

Выйдя из библиотеки, я бесцельно бродил по дому, коснулся бюста Саскии в вестибюле, а затем уединился в саду. Ночь была холодной, на небе ярко сверкали звезды. Глядя на них, я вспомнил слова Корнелия: «Идущие своими путями звезды глядят на наше веселье и знают, чем оно кончится».

Я изучал звезды, думая о том, где там Ромул, основатель Рима, несущий бурю; где небесные огни Юлия Цезаря, всходящие во время темного тумана, в который иногда погружается Рим. Лежа на земле, я глядел на звезды и думал, где Ганимед, и где Марк Либер; мог ли он смотреть на те же звезды и думать, где сейчас Ликиск?

Внезапно из дома донесся крик. Я вскочил и помчался по сырой траве в библиотеку, где увидел Ликаса, в слезах склонившегося над Прокулом. Старик сполз в своем большом кресле у стола, будто заснул.

Кровь из вскрытых вен капала на пол, образуя растущие лужицы.

На столе в деревянном ящике лежали две глиняные таблички, на которых он написал письмо Марку Либеру. Я взял их, прижал к себе и вернулся в сад. Там, под пристальными взглядами Приапа, Януса и Марса, я прочел его слова.

«Мой дорогой сын, сегодня я произнес в Сенате большую речь, за которую ожидаю поздравлений от Тиберия в лице его преторианцев. Хотя я рассматривал возможность дальнейших речей, которые мог предоставить мне суд, ныне я пришел к неизбежному заключению, что его тирания слишком велика, и мне не дадут выступить. Тиберий не остановится перед поруганием правосудия. Он знает, что суд над Прокулом будет судом над Тиберием. Разумеется, моя защита коснется аспектов обвинения самого принцепса. Таким образом, остается лишь молиться, чтобы меня запомнили благодаря сказанному в Сенате и тем делам, что я за свою жизнь совершил.

Я понимаю, что мое письмо вряд ли достигнет тебя скоро. Знай, что я послал завещание Примигению, в целях безопасности. Я освободил всех рабов и хотел бы усыновить Ликиска, но у меня нет времени на формальности. Я усыновляю его в своем сердце. Возможно, однажды ты сам это сделаешь, приняв его в семью Прокулов.

Закончив письмо, я вскрою себе вены. Все, что я сделал этим вечером, я сделал ради любви к тебе, к моим друзьям, к Риму и потомкам. Да пребудут с тобой боги. Твой любящий отец».

Со слезами на глазах я закрыл письмо и секундой позже услышал стук в дверь. Солдаты. Я это предвидел, а потому положил письмо Прокула рядом, думая, как же с ним быть. Потом, словно испуганное животное, начал рыть мягкую почву сада у основания статуи Приапа, вынимая комки земли до тех пор, пока не отрыл пространство, достаточное, чтобы вместить письмо. Засыпав его землей, я побежал в дом, слыша в вестибюле дерзкие, громкие голоса солдат.

— Однажды, — пообещал я звездам, — я передам это письмо Марку Либеру!

Через минуту я был арестован.

Впервые в жизни я узнал, что такое носить цепи. Штаб-квартира гарнизона и лагерь преторианцев находились рядом с Виминальскими воротами. Тиберий объединил римскую армию из разрозненных, сформированных Августом гарнизонов. Безо всяких церемоний группа солдат под командованием угрюмого молодого центуриона препроводила меня в лагерь. Я не знал, куда увели остальных, и не видел их с тех пор, как нас вытащили из дома Прокула. Беспомощно глядя на стражников, я плюнул в центуриона.

Один из солдат вытащил меч, готовясь меня пронзить.

— Нет, — бросил центурион, стирая плевок с кирасы, — Цезарь выделил его особо.

Я умолял их убить меня, но они только посмеялись.

— Не стоит так стремиться к смерти, мальчик, — предупредил центурион. — Благодаря богу, которому ты служишь, тебе сохранят жизнь. И ты сделаешь всем нам одолжение, если будешь хорошо себя вести.

В лагере меня заперли в комнате без окон и мебели. Упав на пол со связанными за спиной руками и закованными в цепи ногами, я какое-то время плакал, посылая проклятья стенам, а затем попытался приспособиться и сесть в углу, оставаясь в наручниках и кандалах. Вскоре замок отперли, дверь открылась, и в комнату вошел молодой офицер.

— Если ты будешь хорошо себя вести, я сниму цепи.

— Не надо делать мне одолжений.

— Я хочу с тобой поговорить.

— Мне не интересно, что вы можете мне сказать.

Он подождал, пока дверь запрут на засов, и встал в центре комнаты. Плюмаж его шлема почти касался потолка. Он прислонился к стене, сложив на груди голые руки, и некоторое время молча глядел на меня.

— На что вы смотрите? Никогда раньше не видели раба?

— Видел, тысячи, — сказал он, не шевелясь. — И казнил десятки.

— Наверное, гордитесь этим.

— Не горжусь. Просто выполняю свой долг.

— Что вы сделали с телом сенатора Прокула?

Офицер пожал плечами:

— Тебе это важно?

— Да, — резко сказал я.

— Цезарь велел оказать ему почести и государственные похороны.

— Лицемер, — пробормотал я.

Наконец, офицер выпрямился. В тусклом свете лампы он выглядел угрожающим и сильным, напомнив мне Марка Либера, хотя не был таким привлекательным.

— Лучше подумай о себе, Ликиск. Тебе выпало счастье вести роскошную жизнь с самим Цезарем!

— Цезарь — старик.

— Сенатор Прокул тоже был стариком. Но быть мальчиком сенатора — это одно, а быть мальчиком Цезаря…

— Я не был мальчиком сенатора.

— Что ж. Зато теперь ты принадлежишь Цезарю и, хочешь того или нет, отправишься на Капри. Я отвезу тебя туда и, будь уверен, исполню свой долг.

— Вы отвезете меня туда сами? Один?

— Если понадобится, с сотней пехотинцев, кавалерией или даже целым легионом. Я воспользуюсь любыми средствами, но будет гораздо проще, если ты пойдешь по доброй воле.

— Я убегу, и неважно, что мне, по-вашему, надлежит делать.

— Еще ни один пленник не убегал от Авидия Лонгина Приция.

— Это вы?

— Да.

— Тогда я буду первым, кто сбежит от Авидия Лонгина Приция.

— У Цезаря большая армия и длинные руки. Он тебя все равно найдет.

— Будь он проклят.

— Отлично, прокляни его, когда окажешься на Капри. Мне все равно. Честно говоря, я не понимаю, что он в тебе нашел. Ты слишком тощий.

— Мне все равно, что вы думаете.

— Надеюсь, Ликиск, ты не станешь пытаться сбежать. Эта ночь — не лучшее время для смерти. Спать будешь здесь. Мы выступаем рано, так что отдыхай и подумай над моими словами. У тебя хорошие боги, звезды тебе благоволят, и надеюсь, к утру они убедят тебя, что умирать не стоит. Спокойной ночи.

— Вы не снимете кандалы? — спросил я, когда он постучал в дверь, чтобы ее открыли с той стороны.

Он с улыбкой обернулся.

— На Капри.

Попытавшись улечься на твердом полу своей темницы, я осознал сразу несколько вещей. Во-первых, невозможно спать с заведенными за спину руками и скованными ногами. Во-вторых, невозможно спать, когда всю ночь горит лампа. В-третьих, когда руки скованы, невозможно сходить по нужде, и это самая изощренная пытка. Впрочем, гораздо важнее было то, что из маленькой закрытой комнаты невозможно было сбежать, особенно если ты в цепях и находишься посреди лагеря преторианцев. Утром — хотя без окна я не мог точно определить время и лишь предполагал, что это утро, поскольку охранник принес мне еду, — я обнаружил (очередное жестокое открытие после ночи в цепях), что не могу есть жидкий суп и лежащий на полу кусок хлеба, поскольку руки скованы за спиной. «Как лучше всего выйти из этого затруднительного положения?» спросил я себя, жадно глядя на еду.