Георгий Лосьев - Сибирская Вандея

– Дык ить – буран же!.. Все одно заметет…

– Трое суток, – внес коррективу в первое распоряжение предчека и ткнул пальцем в дежурного по штабу. – Полуэскадрон ЧОН на оцепление! Быстро! Комэска – ко мне, в Чека! Всем, кроме вас, товарищ дежурный, – в Чека! И труп привезите.

Председатель размашистыми шагами пошел к выходу. Дежурный по штабу ЧОН бросился к телефону, Гошка Лысов и Ленька Толоконский открыли ворота, вывели на улицу со двора упряжку-розвальни с трупом и зашагали рядом с санями в Губчека.

Раньше этот дом принадлежал купцу Маштакову. В двадцатом году здесь разместилось суровое учреждение из ведомства Феликса Дзержинского.

Возле учреждения мерно шагают часовые с винтовками наперевес. Кричат зазевавшимся прохожим:

– Обходи мостовой! Держи на тую сторону!..

Ходить рядом с бывшим домом купца не положено. Запрещено и своим и чужим.

Из угловой башенки-пилястры торчит в сторону реки пулемет, а посередке фасада длиннейшая вывеска:

«Губернская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, шпионажем, саботажем, спекуляцией и преступлением по должности».

От этого многословия иные прохожие зябко поеживаются и вспоминают минувшую неделю – не согрешил ли делом или помыслом, прости господи. А кое-кто косит глазами, с кривой усмешкой: «руки коротки, господа чекисты! Сам с усам!..» У таких – затаенная мечта: вот-вот придут японцы, будем вешать вас, живьем жечь, пачками расстреливать!..

Сейчас в этом доме на Красном проспекте внизу – Краеведческий музей, а вверху – выставочный зал, мастерские художников. И никто из них не знает, что некогда здесь на продавленном диване сидели Гошка Лысов и Ленька Толоконский, вслушиваясь в происходящее за прикрытой дверью председательского кабинета.

В приемной появился франтоватый, в щегольской шубке-венгерке, командир эскадрона ЧОН, прошел к председателю и вскоре вернулся:

– Кто Толоконский? Ты? Поедешь со мной. Покажешь. Верхом можешь?

– Спрашиваете!

Гошка остался на диване один. А в Губчека началось движение: захлопали двери, зазвенели телефоны, все чаще в кабинет входили люди с желтыми от бессонницы лицами.

Приемная была хорошо протоплена. Гошка, устроившись на диване по возможности уютнее, сомлел. Задремал. Очнулся он от прикосновения к плечу и в один миг оказался на ногах. Кто-то сказал:

– Просыпайся, парень!..

Гошка снова увидел узенькую щеточку русых усов и прищур серо-зеленых глаз. Эти глаза, всегда холодные и спокойные, сейчас чуть искрились.

Перед матросом стоял сам председатель.

– Пойдем ко мне, товарищ Гошка Лысов…

Допрашивал Гошку начальник секретно-оперативной части Новицкий. После допроса Прецикс сказал:

– Очень большое дело сделал! Благодарю тебя за мужество и решительность… Ты – член партии?

– Партийный, товарищ председатель!

– Может, тебе нужно помочь, Гошка Лысов? Жильем, продовольствием, одеждой? Говори, не стесняйся.

Перед мысленным взором Гошки замелькали пудовики муки, фунты сливочного масла – желтого, янтарного, прекрасного, как полузабытая сказка, пачки сахара в синих пакетах с клеймом «Сахар Бродского»… Потом замаячила бутылка со спиртом.

– Говори, пожалуйста… Поможем.

Гошка выпрямился.

– Я не знаю, что сделал, товарищ председатель… Но так думаю: на пользу был мой выстрел. Если заслужил – то прошу выдать мне… наган. У меня «смит» с осечками и патронов – три штуки… Вот.

Матрос выложил на стол свое «личное оружие» – типичный комсомольский «смит-вессон» с облезшей никелировкой, е самодельными сосновыми щечками рукоятки.

– Да-а! – покачал головой председатель. – Удивительное дело, как ты еще не застрелился из этой штуки. Хорошо… – предчека взялся за телефон. – Коменданта! Ты, товарищ Коновалов? Слушай: придет молодой человек, Гошка Лысов. Выдай ему хороший наган с патронами… Ну а что тебе еще сделать, военный моряк? Говори…

– Еще?… – и тут Гошка, сам не зная почему, выпалил: – Еще прошу принять меня на работу в Чека.

– О-о! – удивился Прецикс. – Работать к нам? Зачем же?

– Активно бороться с контрреволюцией!

– А разве ты – пассивный?

– Я? Нет… но… тут такое дело…

– Какое?

– Беспощадно давить гадов нужно!

– Так, значит, давить и давить?… А кто же строить будет?… Как твое мнение, товарищ Новицкий? Возьмем его к себе? Ладно, иди, будущий чекист… Новицкий, проводи его в комендатуру, пусть получит хороший револьвер. Значит, сахару и масла тебе не нужно, товарищ Лысов?

Гошка ответил со вздохом:

– Что я, лучше других, что ли?…

– Скажи коменданту, Новицкий, пусть всем троим выпишет из Губпродкома по одному красноармейскому пайку.

– Два пайка надо бы Мишке отдать… раненому. А нам с Ленькой и одного хватит. Спасибо, товарищ председатель. По правде сказать…

– Голодно живете, орлы? – поинтересовался Новицкий. – Где питаетесь-то? Говори правду, что ест комсомолия, которая без родителей живет?

– «Кари глазки»… – сказал матрос. – «Кари глазки» едим. Один раз в день.

– Это что еще за романтика?

– Это… Это не романтика, – помрачнел Гошка, – это суп такой. Называется «кари глазки»… Похлебка пшенная, а в ней плавают бычьи глаза. Иногда мозги попадают. Редко…

– И всё?…

– И всё.

– Да… Слушай, Новицкий, надо бы поинтересоваться снабжением населения…

– Надо бы, да все руки не доходят…

– Надо, чтоб дошли!.. Думаю: половину воруют в Упродкоме, а вторую половину – в столовой. Специально займись и доложи через неделю на Коллегии… Неплохо бы парочку ворюг расстрелять и объявить в «Советской Сибири» для сведения прочих, оставшихся в живых.

– Сделаем! Сам займусь… Пойдем, матрос.

Из Губчека Гошка уехал счастливый до чрезвычайности – в председательской кошевке, с новеньким тульским наганом и с запиской в Упродком о выдаче трех красноармейских пайков.

После Гошки Лысова в председательском кабинете состоялся еще один разговор.

– Понимаешь, второй случай, и опять – Томск. Значит, снова – эсеры. И у этого типа командировочное: «Томск, Сибопс». Их начинает интересовать водный транспорт… Ох, не зря! – задумчиво произнес Новицкий.

– Конечно, не зря. Очень даже – не зря. Думается мне, тут такое дело: начинают они понимать, что в рабочем классе – в депо, на сухарном заводе, на Трудзаводе, на мельнице – поддержки не будет. Обыватель не в счет: труслив. Значит… Значит, точку опоры нужно где-то искать? В Красной армии? Но и там не так просто: армия, победительница не поддастся… История учит: поддается только армия побежденная. Где же у них точка опоры, как думаешь, Новицкий?

Начсоч пожал плечами:

– Ясно – в рыхлой крестьянской массе.

– Правильно – в рыхлой крестьянской массе. А где рыхлая крестьянская масса? В деревне. А где в нашем уезде деревня с рыхлой крестьянской массой? Подойдем к карте… Видишь, где деревня в основном сосредоточена?… Здесь, на берегах Оби, или чуть подальше, но тя-го-теет все равно к реке… Смотри: Скала, Почта, Дубровино какое-то. Кажется, большое село… Вороново, Батурино. А ближе к нам Кубовая, Бибиха, Мочище – бывший Колыванский уезд.