Михаил Ишков - Сен-Жермен

У Марии-Терезии не оставалось выхода как обратиться за помощью к венграм и на срочно созванном Пресбургском сейме согласилась предоставить венгерскому дворянству весомые гарантии их самостоятельности.

В этот год в войну вмешалась Великобритания. В первой половине века основным направлением её политики являлись расширение рынков сбыта английских товаров и территориальные захваты в Америке и Азии. Подобные приобретения оказались настолько прибыльным делом, что лондонское Сити ни в коем случае не желало терять подобный источник дохода. Отсюда вытекала необходимость ослабления основного конкурента — королевской Франции. Вот почему Великобритания придавала такое серьезное значение поддержанию равновесия на континенте, и, с одной стороны, старалась не допустить большой войны, в которую против воли оказалась бы втянут остров, а с другой стремилась при всех обстоятельствах противодействовать Франции и постоянно её втягивать в войны на континенте. Франция в конце семнадцатого и до середины нашего века считалась самым сильным государством в Европе. Молодая хищная Пруссия Фридриха II пока была слаба. Россия ещё только разворачивала плечи и до Семилетней войны [93]была не в состоянии заметно влиять на европейские дела. Накопленные богатства позволяли британцам подкармливать хваткого до чужих земель Фридриха II, который в перспективе должен был держать в страхе главного противника на континенте — королевскую Францию. Но более всего для этой цели годилась Австрия, с которой кабинет Роберта Уолпола стремился наладить самые тесные связи.

Военные действия отсюда, с острова, казались далекими и как бы несуществующими. Куда больше британцев и, прежде всего, правительство Уолпола беспокоило положение в американских колониях, а также высадка в Шотландии сторонников Стюартов, сумевших поднять там восстание и набрать, как сообщил полковник Макферсон, войско из горцев.

Поразмыслив, я пришел к выводу, что мой недоброжелатель не глуп, тонко разбирается в европейской политике, близок к правительству. Сэр Уинфред безусловно образован, получил благородное воспитание. Носит изящную треуголку с галуном, парик шоколадного цвета, который закрывает не более половины головы. Ему никогда в голову не придет, что можно надеть эти старомодные шляпы — помесь берета с мужицким колпаком, — которые носят стражники в замке. Кафтан, конечно, из ярко-синего плюша, пуговицы металлические, жилет ослепительно белый, из канифаса, расшит золотым шелком. Особенно хороши штаны из ярко-красного плюша, на самую малость спускающиеся ниже колен. На ногах белые чулки, прекрасные легкие туфли пряжки на башмаках, конечно, латунные, начищенные до блеска. Одним словом, прогресс налицо, но что скрывает весь этот блеск? Неужели боязнь дуэли? В страхе за свою жизнь он готов пойти на что угодно? Подобная низость не укладывалась в голове, тем не менее это был факт, с которым необходимо было считаться, от которого зависела жизнь Шамсоллы, спасшего меня во время бегства Тинатин и Сосо. Неужели нет выхода из подобного положения, как только ждать милостей от британского правительства? Или, может, в самом деле стоит воспользоваться магнетическим флюидом и попытаться вырваться из застенка, освободить Шамсоллу и бежать? Неужели разум, о котором с таким восхищением отзывались мои великие современники, всего лишь сосуд сомнений, источник ипохондрии и тоски по несбыточному? Как быть, когда и мистика не поможет и бессмысленно рассчитывать на милость сильных мира сего?..

Весь день я не мог найти себе места и с наступлением темноты погрузился в транс. Где побывал, на что насмотрелся, сейчас уже не помню. Всплывает что-то смутное — гигантское баньяновое дерево, под ним, на изогнутых корнях, беседующий с учениками Будда. «Ночь располагает, делится он с учениками, — а день исполняет».

Утром я потребовал встречи с полковником Макферсоном. Он явился на следующий день, и мы договорились, что он передаст мое послание австрийскому посланнику при английском дворе. Я просил, чтобы полковник настоял на том, чтобы мое письмо, как можно более спешно было доставлено в Вену и передано лично в руки Марии-Терезии. В нем я сообщал царствующей особе о своем незаконном задержании, о попытках дознаться, каково мое подлинное имя.

«Ваше величество, — писал я, — я честно выполнял все условия соглашения касающиеся меня лично и взаимоотношений с отцом. Нигде, ни разу я не упомянул о подлинной истории дома Ракоци, сменил имя, но все эти меры могут оказаться бесполезными, если я и верный мне человек и далее будут испытывать незаслуженные страдания. Те, кто вверг нас в казематы, возможно, не отдают себе отчет в том, какую бурю может вызвать дальнейшей промедление с нашим освобождением. В конце концов я не вижу надобности скрывать свое подлинное имя. Ради чего? Только вы можете предостеречь британское правительство и намекнуть, что иной раз ретивость чиновников может довести до беды. До скандала европейского масштаба, который не нужен ни Вашему Величеству, ни Его величеству королю Георгу II. При этом мне бы хотелось верить, что вы, добрая мать всем своим подданным, до сих пор испытываете добрые чувству к незаслуженно обиженному человеку, именующему себя графом Сен-Жерменом…»

Благодаря настойчивости Макферсона и помощи друзей мое письмо в спешном порядке достигло Вены. Ответ пришел тоже на удивление быстро Мария-Терезия не желала во время боевых действия ссориться с венгерским дворянством, вожди которого непременно воспользовались обнародованием подлинной истории семьи Ракоци, чтобы выторговать новые уступки со стороны австрийской монархии. А в Лондоне дело вновь застопорилось. Я не мог понять, неужели туманный Альбион решил выдержать характер? Разве что Жака перевели в Тауэр и поместили в соседнюю со мной камеру. Мне пришлось изрядно помучиться прежде, чем он смог отойти от побоев, которым подвергался в Ньюгейте. Мой верный друг ни единым словом не опорочил мою честь. Здесь он свободно мог предаваться исполнению обрядов мусульманства молился пять раз в день, то и дело вызывал к Аллаху. Наконец я не выдержал и поинтересовался, откуда вдруг такая любовь к исповеданию мухаммедова толка?

— За него меня там более всего и колотили — обзывали мусульманской собакой, которая упорствует в ереси. Не видать, говорили мне, тебе вечного спасения. Как ещё я мог подтвердить верность Создателю, как не поклоняясь ему, как велит Коран.

Только спустя пару недель после разговора австрийского посланника с его величеством нас выпустили на свободу. На следующий день я был приглашен в лорду-казначею, где тот от имени британского правительства принес официальные извинения. Потом спросил, как долго я ещё собираюсь гостить на британских берегах?