Конн Иггульден - Поле мечей

Цезарь снова взглянул на долгожданную Галлию. Отсюда, сверху, она выглядела обманчиво мирной и безмятежной, словно приглашая ступить на щедрую землю. Когда-нибудь путешественник, преодолевший перевал, увидит города столь же пышные и большие, как Рим. Вдали простиралось море, которое манило и обещало несметные богатства. Юлий видел флот, способный вместить и Десятый, и Третий легионы. Племена будут платить налоги золотом. Это золото поможет увидеть, что же все-таки скрывается за далекими, покрытыми туманом белыми скалами. Да, именно ему, Юлию Цезарю, предстоит раздвинуть границы Рима до самого края света, до тех далеких земель, куда не дошел даже Александр Великий.

Подошел Брут. Взглянув на друга, Юлий увидел, что под глазами у него залегли темные тени — переход достался центуриону нелегко. Но настроение явно улучшилось. Холодность и отдаленность, с которыми он вернулся из Рима, исчезли, и Брут стал похож на самого себя. Взгляды воинов встретились, и Цезарь кивнул в сторону раскинувшейся внизу страны.

— Тебе приходилось видеть что-нибудь более прекрасное?

Брут взял из рук Регула флягу с водой и поднес к воспаленным, пересохшим губам.

— Так мы соревнуемся или нет? Ждать тебя я не собираюсь. — Прихрамывая, он начал спускаться вниз по неровной извилистой тропе. Юлий следил за другом взглядом, не в силах скрыть искреннего восхищения его мужеством и стойкостью. Регул взглянул на командира, не зная, идти ли следом за центурионом или остаться на привале.

— Не оставляй его, иди, — посоветовал Цезарь. — Мы тоже скоро отправимся.

В храме стоял нестерпимый запах паленой плоти. Братья истекали кровью. На груди у обоих уже не осталось живого места, ведь они по очереди терзали друг дуга раскаленными железными прутьями. Каждый уже вынес одиннадцать попыток. Цингето, не в силах совладать с собой, изо всех сил стиснул зубы и сжал кулаки, ожидая двенадцатой. Он неотрывно сверлил брата взглядом. Испытание касалось не только тел, но и душ. Закончиться оно могло лишь после того, как один из братьев отказался бы терзать второго раскаленным железом. Каждый новый ожог означал, что за ним непременно последует ответный. Братья понимали это, и сознание собственной жестокости давило обоих не меньше, чем отчаянная боль.

Мадок крепко сжал холодный конец прута, но остановился в нерешительности. Если он сейчас поднесет железо к груди младшего брата, то через несколько минут сам должен будет вынести эту муку. Силы покидали его, хотя стремление покорить Цингето не ослабло.

Испытание тянулось бесконечно. Единственным утешением оставалась мысль о неминуемых, равных по силе мучениях соперника. Решимость таяла, унося с собой и выдержку. Цингето видел сомнения брата, и в душе его зародился слабый лучик надежды. Что останавливает его — страх ответной боли или нечто иное?

— О боги, дайте мне силы, — шепотом взмолился Мадок, и Цингето едва удержался от крика, увидев раскаленный докрасна конец прута. Мадок поднял страшное орудие, и брат, с ужасом ожидая неминуемую острую боль, зажмурился. Страшной была не только боль. После нее предстояло решать, продолжить испытание или отказаться от него. Исход схватки определяла сила воли, а не боль. В этот момент Цингето в полной мере понял смысл испытания.

Громкий стук разнесся под сводами храма, и Цингето изумленно открыл глаза. Мадок бросил раскаленный железный прут обратно в жаровню и теперь стоял перед соперником, опустив руки и сморщившись от боли.

— Достаточно, братишка, — прохрипел он и покачнулся.

Цингето протянул руку, чтобы поддержать старшего брата, и едва не вскрикнул от острой боли, ведь на груди уже не было живого места.

Соперники повернулись к жрецу, и старец ответил на напряженные взгляды улыбкой. Он уже обдумывал, что именно запишет в хронику племени — ту толстую рукописную книгу, которая передавалась от одного служителя храма другому. Да, царевичи арвернов выдержали по одиннадцать раскаленных железных прутов! До этого дальше девяти не заходил еще никто, и даже великий Альпейн триста лет назад пришел к власти всего лишь после семи попыток. Знак казался добрым, и на душе жреца стало немного светлее.

— Одному из братьев предстоит стать царем, а второму придется уйти, — напомнил старец древнее правило. Он подошел к Цингето, водрузил на голову нового вождя золотую корону, а в руку дал тяжелый золотой посох.

— Нет, — возразил Цингето. — После всего, что произошло сегодня, я не хочу потерять брата. Согласишься ли ты остаться и сражаться с врагами рядом со мной? Мне очень нужна твоя помощь и поддержка.

Жрец в ужасе смотрел на царя.

— Но древний закон… — начал было он.

Цингето, превозмогая мучительную боль, которая едва не лишала сознания, поднял руку.

— Ты очень нужен мне, Мадок. Готов ли ты пойти за мной?

Брат с трудом выпрямился, не замечая текущей из ран свежей крови.

— Готов, брат. Располагай мной.

— В таком случае пришло время собирать племена.

Юлия подошла к ступеням сената и остановилась, с содроганием оглядываясь. Площадь представляла мрачное зрелище. В воздухе все еще стоял запах дыма, так что представить недавние события оказалось совсем не трудно. Разрушенное огнем здание сейчас отстраивали, и форум оглашали громкие крики рабочих и стук молотков.

Клодия нерешительно топталась рядом; при виде городской суеты добрая старушка явно нервничала.

— Детка, ходить по городу опасно даже сейчас. Ты же знала, что площадь разрушена, и все-таки настояла на своем.

Юлия взглянула на нянюшку с изрядной долей раздражения.

— Разве ты не видишь легионеров? Брут сказал, что Помпей твердо держит город в руках. Он полностью погрузился во встречи и выступления, а обо мне, судя по всему, и не вспоминает.

— Не говори чепуху, девочка. Не будет же он, словно мальчишка, торчать у тебя под окном. Положение обязывает.

— И все же если мужчина надеется уложить меня к себе в постель, то должен проявлять хоть какой-то интерес. Разве не так?

Клодия оглянулась, чтобы убедиться, что никто в толпе не подслушивает их разговор.

— Вовсе не подходящая тема для молодой девушки! Если бы твоя матушка услышала такие безрассудные слова, она пришла бы в ужас! — Нянюшка укоризненно схватила питомицу за руку.

Юлия сморщилась и вырвала руку, обрадовавшись поводу досадить опекунше.

— То есть, конечно, если он еще не слишком стар для подобных дел. Как ты думаешь, он сохранил силу?

— Сейчас же прекрати, негодница, а не то получишь по заслугам, — зашипела Клодия.

Юлия пожала плечами, вспомнив жаркие объятия Брута, его молодое сильное тело. Она, конечно, ни слова не сказала Клодии о ночи, проведенной в темноте и тепле конюшни. Девичий страх испарился быстро, вместе с негромким вскриком. Брут оказался нежен и сумел разбудить в юной красавице сладострастие, которое, несомненно, понравится Помпею, когда он сделает красивую юную женщину своей супругой.