В. Кобрин - Иван Грозный

Но если Соловьев резко и недвусмысленно говорил о казнях невинных людей, писал, что "не произнесет историк слово оправдания такому человеку", то многие последующие историки (например, выдающийся ученый конца XIX - начала XX века С. Ф. Платонов), за исключением, пожалуй, Василия Осиповича Ключевского, порой как бы даже бравировали своей свободой от эмоциональных и моральных оценок прошлого. Всякое привлечение в историю нравственных критериев почиталось ненаучным. Распространилось бытующее и сегодня мнение, что задача историка в том, чтобы не судить, а лишь понять людей минувших веков.

Такая позиция, на мой взгляд, противоречит самой сути истории, превращает ее в социологию прошлого, науку не о людях, а об абстрактных схемах.

Вероятно, наши человеческое достоинство и нравственное чувство были бы оскорблены, узнай мы, что через четыре века историк будет пытаться лишь "понять" гитлеровцев, не осуждая их преступлений. Так вправе ли мы отказывать в справедливости тем, кто жил и страдал за четыре века до нас? Говорят, что историю надо писать без гнева и страсти, "sine ira et studio", по выражению древних римлян. Берут даже себе в союзники Пушкина: "Добру и злу внимая равнодушно, не ведая ни жалости, ни гнева", забывая, что у Пушкина эти слова произносит не летописец Пимен, а Григорий Отрепьев. А летописец-то как раз не равнодушен, он описывает для потомков "земли родной минувшую судьбу". Да, историк, разумеется, обязан понять прошлое. Но как понять без "гнева и страсти", без сочувствия людям?

С конца 30-х годов оценка деятельности Ивана Грозного становится почти единодушной. На страницах учебников, и ученых трудов, и романов, и на киноэкранах и театральных подмостках царя Ивана стали изображать только как великого патриота Русской земли, борца за правое дело, который беспощадно, но справедливо расправлялся с изменниками-боярами. Многие писатели и режиссеры - и бездарные, и, к сожалению, талантливые приложили к этому руку, А. Н. Толстой написал драматическую дилогию о Грозном, отнюдь не принадлежащую к лучшим творениям его пера. Замечательный режиссер С.М. Эйзенштейн снял фильм, в котором живописность кадров, изысканность монтажа, филигранная игра актеров были мобилизованы, чтобы показать, какие гнусные и грязные заговоры плели бояре против царя, такого романтичного и обаятельного в прекрасном исполнении Николая Черкасова. Сценарий написал сам режиссер. Фильм должен был кончаться апофеозом: царь и умирающий от боевой раны Малюта Скуратов смотрят на расстилающееся перед ними "море русское".

В чем же дело? Почему все рассказы современников о жестокостях Ивана Грозного были объявлены вражеской клеветой на выдающегося деятеля? Причины лежали за пределами науки. Террор Ивана Грозного показался привлекательным И. В. Сталину. Именно поэтому Эйзенштейн еще в годы войны написал сценарий своего трёхсёрийного фильма и снял первую серию. Созданная же сразу после войны вторая серия Сталину не понравилась (из третьей успели снять лишь отдельные эпизоды). Эйзенштейн пытался показать, что террор необходим, несмотря ни на что. Но это "несмотря" оказалось в фильме неожиданно ярким: казни, пьяный разгул опричников были изображены живописно и производили сильное впечатление. В постановлении ЦК ВКП(б) о киноискусстве, принятом в сентябре 1946 года, авторов фильма обвинили в том, что "прогрессивное войско опричников" (так и было сказано!) получилось чем-то "наподобие американского ку-клукс-клана".

Два месяца спустя Эйзенштейн отправил Сталину письмо, а еще через три месяца, в феврале 1947 года Эйзенштейна и Черкасова вызвали в Кремль. Там их приняли Сталин, Молотов и Жданов. С 11 часов вечера до начала первого ночи три высших руководителя страны обсуждали, каким должен быть фильм об Иване Грозном. Вернувшись домой, Эйзенштейн и Черкасов по свежим следам записали эту беседу.

Сталин и его приближенные объясняли режиссеру и актеру, как им надлежит показать личность царя. "Царь Иван был великий и мудрый правитель, - наставлял Сталин и продолжал: - Мудрость Ивана Грозного состояла в том, что он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал, ограждал страну от иностранного влияния". Тем Иван Грозный был выше Петра I, хотя и он тоже "великий государь": "Петруха открыл ворота в Европу и напустил слишком много иностранцев".

Видно, Сталин неважно знал историю: ведь не допускали в Россию иностранных специалистов как раз ее тогдашние враги, чтобы ослабить страну. Например, в 1548 году Ганс Шлитте набрал по приказу Ивана IV в Германии более ста мастеров разных профессий. Однако в Любеке местный магистрат их задержал, а самого Шлитте заточил в тюрьму: о такой услуге попросил городские власти Ливонский орден. Да и среди опричников процент иностранных выходцев был выше, чем среди всего русского дворянства той поры. Сталин защищал свою политику: ведь именно он закрыл петровское "окно в Европу". Поскольку культура, наука и техника не могут развиваться в условиях изоляции, страна за сталинский страх перед "коварными иноземцами" заплатила не преодоленным до сих пор отставанием во многих областях.

Сталин дошел до того, что сравнил Ивана Грозного с Лениным: "Замечательным мероприятием Ивана Грозного было то, что он первым ввел монополию внешней торговли. Иван Грозный был первый, кто ее ввел, Ленин - второй". Кто знает, откуда почерпнул Сталин этот удивительный факт? Ведь этой монополии не только не было, но при феодализме и быть не могло.

Молотов и Жданов вставляли замечания, говорили о частностях: Молотов - о том, что "нет шума Москвы, нет показа народа", Жданов - о том, что "Иван Грозный получился неврастеником", что режиссер "отвлекает зрителей от действия и бородой Грозного" (Эйзенштейн "обещает в будущем бороду Грозного укоротить" )... Сталин заговорил о главном:

"Иван Грозный был очень жестоким. Показывать, что он был жестоким, можно. Но нужно показать, почему нужно быть жестоким. Одна из ошибок Ивана Грозного состояла в том, что он недорезал пять крупных феодальных семейств. Если он эти пять семейств уничтожил бы, то вообще не было бы Смутного времени. А Иван Грозный кого-нибудь казнил и потом долго каялся и молился. Бог ему в этом деле мешал. Нужно было быть еще решительнее".

Откуда Сталин взял эти пять семейств? Почему именно пять и какие пять? Ведь десятки боярских родов пережили опричнину, да и в ней самой, как убедится читатель, прочтя эту книгу, служили многие аристократы. Где источник этой лжеэрудиции? Как-то я печатно признался в своем неведении. Один читатель подсказал: а не было ли сталинское утверждение ошибочным выводом из шедшей во МХАТе классической пьесы А. К. Толстого "Царь Федор Иоаннович"? Князь Иван Петрович Шуйский там говорит, что царь Иван, "умирая, Русь пятерым боярам приказал". Похоже, что и впрямь мхатовский спектакль стал для Сталина источником его познаний в истории России XVI века.