Абиш Кекилбаев - Плеяды – созвездие надежды

Теперь Итжемес ясно услышал стук копыт. «Неужто бывают айдахары с копытами? – сжался он, вобрал голову в плечи. – Бывают, видать, на то и светопреставление! О аллах!»

В панике, озираясь, ища спасения, Итжемес вдруг – о чудо! – заметил вблизи каменистую низинку. Там, обрадовался он, или лощина, или запруда, или канавка для стока дождевой воды. Там, может, удастся спрятаться.

Он пригнулся и побежал. Страх, желание во что бы то ни стало выжить гнали его вперед, к серо-голубым, как головки ящериц, камням, единственному его спасению.

Наконец ноги его ступили на что-то твердое. «Неужели они, камни? Конечно! Вон как врезаются в ступни! Да разве это боль… Это же счастье одно, это же надежда!» - задыхаясь от бега и радости, Итжемес остановился вдруг как вкопанный. Перед ним была не запруда и не канавка. Перед ним зиял ров! Ров, вырытый человеческими руками. Он был глубоким, длинным, имел форму дуги и был обложен с обеих сторон камнями. раздумывать, доискиваться, почему здесь ров, зачем он да кто его соорудил, у Итжемеса не было ни охоты, ни времени. Он прыгнул в него.

На дне рва торчал остриями целый лес из копьев и пик! У Итжемеса перехватило дыхание: «Бог посылает мне такую смерть за грехи мои, за ненасытность мою! Сейчас пика пронзит мое жадное брюхо!»

Однако Итжемес отделался лишь легким ушибом, так как скатился в ров прямо по стене. Он повел глазами влево, вправо: всюду – у левого локтя, у правого локтя, прямо перед носом – были копья. Спиной Итжемес почувствовал каменистую стену с грубыми выступами. Привалившись к ней спиной, Итжемес облегченно вздохнул.

Когда он немного успокоился, пришел в себя, то обнаружил, что принял за копья и пики острые, упругие, длинные камыши. Кто-то не поленился, поработал на славу! Высушил камышовые стебли, обстругал ножом один конец, приладил здесь. Не одну, не две камышины, а вон сколько, глазом сразу не окинуть! Торчат, выжидают, в кого бы вонзиться, кого бы насадить на себя, чью бы пролить кровушку! Пролить как водицу. «Странно все это, непонятно! А самое удивительное, как это я уцелел, не поранился даже?! – размышлял Итжемес. – Хотя чему я удивляюсь? На то я и Итжемес! Недаром же, о господи, люди нарекают этим именем тех, кто никому не нужен. Итжемес-то на нашем языке одно-единственное означает: «То, что даже собака не ест». Родители же дают имя Итжемес младенцам, которые родились больными, хилыми, одним словом, на этом свете не жильцам!»

Он еще теснее прижался спиной к стене, ощутил ее сырую прохладу. Измученный пережитым страхом, обессиленный голодом, Итжемес закрыл глаза. И опять поплыли перед ним казаны с мясом, чаши с бульоном, чаши с кумысом…

Вдруг, словно ножом, полоснул по ушам Итжемеса пронзительный крик. Он открыл глаза, поднял голову, посмотрел вверх. Над рвом расстилалась пыльная пелена, нависла неопрятной, застиранной скатертью. Итжемес вспомнил впервые, что оставил там, в дьявольском аду, свою кобылу. С запоздалым раскаянием и жалостью он спросил себя: «Как же это я? Совсем лишился разума от страха! Что с ней, сироткой моей?»

И тут, совсем рядом с ним, что-то начало падать с тупым, тяжелым стуком. Хрип, хруст. Топот, стук, треск.

Над головой Итжемеса проносились какие-то вихри, какие-то тени. Из гигантского, напоминавшего свалявшуюся кошму чрева исторгались небывалых размеров камни и один за другим падали, падали вниз тяжеленным черным градом. Но эти камни не были мертвыми и немыми. Были они живыми и крики испускали, и вой, и стоны, от которых леденело сердце, волосы вставали дыбом. Наводящий ужас град не прекращался, а рев, стоны и визги усиливались, сливались воедино, в адский хор, в котором звучали смертельная боль и смертельный страх.

Итжемес подумал, что, может быть, кто-то в один миг одновременно прирезал тысячу жеребят. Он закрыл ладонями уши, зажмурился. Оглушительный топот и душераздирающие вопли, однако, не стали тише. Итжемесу казалось, что он сойдет сейчас с ума. Глова его закружилась, к горлу подкатила тошнота, но инстинкт подсказывал ему: надо сидеть, не двигаться, не смотреть, не видеть, ждать. Ждать, когда прекратится эта смертоносная стихия, это жуткое нашествие, это дьявольское наваждение. Должно же оно прекратиться когда-нибудь!

Итжемес потерял сознании, а когда очнулся, в нос ему ударил запах крови и пота. Запах был такой сильный и резкий, что Итжемес чуть не задохнулся… Все поехало перед его глазами, завертелось вихрем, он опять впал в беспамятство.

Когда он пришел в себя, то первой мыслью, первым ощущением его было, что сейчас на него упадет что-то огромное, черное и навсегда погребет его под собой. Здесь, в этом рву.

Но время летело, шло, тянулось, а он оставался живым и невредимым. Тогда Итжемес широко открыл глаза. У самого края рва, напротив, выстроились всадники на сильных, сытых конях. Они заглядывали в ров, оживленно болтали друг с другом, скалили зубы.

Итжемес не мог сразу определить, на каком языке говорят эти уверенные в себе, разгоряченные люди. В ушах его еще звучали эхом крики, вопли, стоны, подобных которым ему прежде никогда не приходилось слышать. Единый тот хор, что чуть не помутил его разум.

Между тем всадники успели заметить его. Они оживились еще больше: стали тыкать пальцами в его сторону, зацокали языками, загоготали.

«Чему они радуются?» - удивился Итжемес. И тут увидел: совсем рядом, слева, справа – повсюду – хрипели животные, пронзенные острым камышом. Их было видимо-невидимо. Одни уже отдали богу душу, другие бились в предсмертных судорогах, третьи силились вырваться из западни. Это были куланы – дикие, быстроногие дети степи. совсем недавно они проносились рядом, мимо Итжемеса. На них взирал он со злобой, с жестокой мыслью о том, как бы поймать, зарезать, свалить. Набить брюхо их мясом, насладиться свежатинкой.

Он чуть не заплакал от жалости: надо же, нашли, сердешные, смерть от какого-то сухого камыша!.. Куланий хрип постепенно утихал, животные падали, замирали, становились неподвижными. Гибель, умирание их развлекали всадников, гордо восседавших на лоснящихся конях. Они растягивали рты до ушей, залихватски заламывали шапки.

«Черная гибель куланов – развлечение, отрада для этих двуногих животных! жестокие муки одних могут веселить, приносить радость другим!» - возмутился Итжемес, на время забывший о себе и о собственной участи.

Всадники один за другим соскакивали с лошадей и прыгали в ров. Самые шустрые на ходу доставали из ножен сабли, вытаскивали ножи и ловко приканчивали еще живых куланов. Их руки быстро обагрились теплой кровью, но это не мешало им споро и умело делать свое дело. Лезвия мелькали тут и там, поблескивали на солнце, пробившемся сквозь пыль в этот черный ров, в эту кровавую бойню.