Абиш Кекилбаев - Плеяды – созвездие надежды

Всадников наверху становилось все больше и больше. Прямо перед собой Итжемес увидел крупного серого скакуна, а на нем – светлолицего мужчину. Губы плотно сомкнуты, тонкие, словно пером прочерченные, брови сурово нахмурены. Взгляд больших глаз пронзительный и отрешенный в то же самое время. Он будто выхватил Итжемеса среди кровавого месива, пригвоздил его к мосту. Что копье или острый камыш по сравнению с таким взглядом?

Итжемес был не в силах оторваться от лица, от глаз всадника на сером коне. Они таили в себе тайну, удивительную загадку. Глаза эти были бездонными и в бездонности своей хранили, прятали не радость, не печаль, не удивление или растерянность, а нечто более сложное и глубокое, чему Итжемес не мог найти названия. Находится, присутствует человек это вроде бы здесь и не здесь, со всеми вместе, но сам по себе… Нет ему дела ни до Итжемеса, ни до этих убийц, упоенных обильной добычей. Мысли его где-то в далекой дали, всматривается он в этом далеке в нечто ведомое, доступное только ему одному.

Человек этот точно околдовал, зачаровал Итжемеса. Он позабыл об опасности и обо всем, что творилось вокруг. Лишь когда джигит играючи прикончил лошаденку Итжемеса, которую куланы вместе с собой низвергли в этот ад, когда она захрипела, выкатив черные блестящие глаза, он вернулся в этот отвратительный, в этот беспощадный мир.

Из глаз Итжемеса брызнули слезы, он застонал, словно теперь пришел его черед подставлять шею под нож, не ведающий пощады и жалости.

Неуклюже пошатываясь, Итжемес начал подниматься навстречу своему палачу. Сверху на него полетел дружный, громкий хохот.

На степь, серую, будто зола в потухшем очаге, все ниже и ниже, унося с собой последний свет, опускалось солнце.

Вскоре землю окутала темнота. И была она такой густой и черной, какой бывает копоть на казане, с утра до вечера подвешанном над очагом, неустанно кипящем на веселом огне – в доме, где царит достаток.

Но вот разорвали упавшую с небес черную шапку темени, запылали в ночи костры – один, другой, третий.

Итжемес издали увидел, что около костров засуетились люди. Они держали в руках копья, на головах у них были шлемы, которые посверкивали в отблесках огня, поверх одежды – кольчуги. В своем железном облачении они не походили на обыкновенных, в муках рожденных женщиной людей. Они казались Итжемесу неживыми, нереальными фигурами, сработанными кузнецами между молотом и наковальней. По его спине побежали мурашки. Ему ближе и понятнее, ощутил вдруг Итжемес, четвероногие, что паслись рядышком, мирно и уютно пофыркивая, чем эти напялившие на себя железо двуногие.

Итжемес не отважился подойти к людям, смешаться с ними, равнодушными, казалось, ко всему на свете. Что им, закованным в железо людям, до него, Итжемеса? Сгинь он, исчезни в объятиях черной ночи, никто из низ и шага не сделает, чтобы броситься за ним вслед, помочь, вызволить из беды.

Итжемеса одолевали сомнения, он весь был во власти колебаний: как быть, как поступить. Нырнуть в ночь, унести ноги?..Тогда он свободен. Свободен! Без поводка на шее, без пут на ногах! Иди себе, как ушел из аула его верблюжонок. Мчись без оглядок вперед! Куда-нибудь!.. но куда? Вместе с вольной волей обретешь и возможность погибнуть, проститься с жизнь там, куда донесут ноги, умереть от голода и одиночества, а может быть и от злой башкирской или еще чьей-нибудь сабли? Теперь-то уж чужие, не казахские аулы близко.

Остаться? Смотреть на огонь, вступивший в спор с небесами, ощущать его тепло, видеть его свет. Свет в ночи!.. Среди людей быть, все-таки людей! Хоть и облачились они в железо, хоть глаза у них злые и жадные, подозрительные и хитрые, хоть взгляды их жгут, унижают… Вдруг, однако, и пожалеют, и посочувствуют эти люди?

Итжемес держался в сторонке, но и не уходил. Ноги, казалось ему вросли в землю. «Почему же я здесь? Почему не бегу прочь от шумной толпы чужих мне людей, страшных и суровых? Неприступных в их кольчугах и шлемах? Почему? Может быть, меня удерживает трусость? Или эти непонятные люди какое-то колдовство на меня напустили, чары?» Он жадно озирался вокруг в надежде отыскать кого-то, кто помог бы ему разрешить его сомнения. Кто открыл бы ему тайны его собственной души, тайны, которые движут миром на этой грешной земле.

Голова у Итжемеса шла кругом, но он начинал, кажется, осознавать: как ни опасен проклятый этот мир, как ни коварны и жестоки люди, есть в жизни нечто, что делает ее такой дорогой, такой несравненно прекрасной. Итжемес был близок к разгадке того, что же это за нечто такое? Вот, вот она, разгадка, на расстоянии протянутой руки, вот-вот он коснется ее, откроет тайну бытия… Кто-то, обладающий сильной волей, вселился в него, всегда такого вялого, нерешительного, никчемного, и повелевает: «Не уходи! Не уходи! Не уходи!»

Голос, слова эти прозвучали столь явственно, что Итжемес подумал: кто-то подошел к нему неслышно и произнес их. Нет, рядом никого не было, он по-прежнему один. Люди – там, возле пылающих костров. Много людей, много – смеются, радуются чему-то своему, небось тому, что они вместе и что их вон сколько. Но никто из них не станет тратить на него слова: «Не уходи! Останься с нами!» Свет земных костров, кажется, затмил небесные звезды: они поблекли, потускнели. Они, звезды, тоже далеко, очень далеко друг от друга. Не то что эти люди…

Итжемес вслушивался, вглядывался во тьму в надежде все-таки обнаружить того, кто нашептывал ему, уговаривал его: «Не уходи!» Найти бы, отыскать – пусть самого неприметного, самого скромного!.. Самого доброго и сердечного!

Никого… У Итжемеса перехватило от рыданий горло. Он судорожно всхлипнул, заплакал, слезы принесли ему облегчение, сняли камень с души. Он понял: истосковался по людям. Надоело ему мотаться неприкаянным и одиноким по степи. Без людей, как бы они ни пренебрегали им, он не хочет, не может жить. Человек должен иметь очаг, у которого он мог бы отогреться, который бы манил, ждал его. Где ему мечтать о свободе, если он почти всегда, изо дня в день голоден… А коли он ничего не умеет! Ничему не научился за всю свою не долгую, но и не такую уж короткую жизнь. Как-никак он уже давно отпустил усы.

До Итжемеса донесся аромат дымка от костра, на котором варилась сытная, обильная пища. От этого запаха Итжемес почувствовал сладкую истому, легкое приятное головокружение. Казалось, сама ночь источала удивительный аромат, этот способный свести с ума запах, а не котлы на кострах, разожженных людьми.

Итжемес не утерпел и робко приблизился к людям. Они приняли его в своей круг.

…Мясо так и таяло во рту, так и таяло. Не успевал Итжемес дотронуться зубами до кости, как мясо отделялось от нее. Итжемес не подозревал, не догадывался никогда прежде, что может существовать на свете такая вкусная пища! Как не подозревал, что существуют разные способы прикончить диких животных, не тратя при этом стрел.