Абиш Кекилбаев - Плеяды – созвездие надежды

Однако самому мне не по чину будет выскакивать из кареты навстречу казахам. Ханзада — представитель кочевого народа, желающего принять российское подданство. Я же — посол могущественной империи. Пусть подойдут поближе». Когда расстояние между ним и ханзадой сократилось до пяти шагов, Тевкелев приказал остановить карету. Он решил, что самым правильным будет не обниматься с юным султаном, не обмениваться с ним рукопожатием, а ограничиться похлопыванием его по плечу.

— Надеюсь, что главный хан Киргиз-кайсацкой орды Абулхаир-хан казы бахадур, а также подвластный ему народ и войско, достопочтенные предводители родов бии и батыры — все пребывают в добром здравии и благополучии? — возвысил голос Тевкелев, чтобы его услышали ханзада и его свита.

— Слава аллаху, великий хан и подвластный ему народ находятся в добром здравии! А теперь я хотел бы сказать вам, высокочтимый посол царицы Анны Иоанновны, мудрой повелительницы великой и могучей России: добро пожаловать в нашу страну! Мы рады вам, господин Кутлук Мамбет! — Нурали произнес слова приветствия с достоинством и серьезностью.

— Благодарствую! — ответил Тевкелев с чувством. — И да поможет нам бог!

— Великий хан — мой отец — наказал мне: «Поезжай навстречу к нашему гостю и сам его сопровождай. Путь он проделал долгий и дальний, в незнакомых местах всегда и ям, и рытвин больше. Наверное, наш дорогой гость притомился...»

— Еще раз благодарствую! Далеко ли отсюда орда?

— Мы покинули ее четыре дня назад.

Тевкелев пригласил ханзаду к себе в карету. Юноша замялся, и посол спохватился, что не поздоровался с предводителями родов, — их было человек тридцать, — стоявшими за спиною султана.

Взгляд Тевкелева упал на мрачного полного человека, словно отлитого из чугуна. Казалось, от него исходили угрюмость и недовольство: насупленные брови, раздутые ноздри мясистого носа, выпяченные толстые губы, тяжелые кулаки. Взгляд был устремлен вдаль, мимо посла... Позади него выстроились в ряд люди в куньих шапках — лица были замкнуты и неприветливы.

Тевкелев наклонил голову в знак приветствия, несколько раз кивнул. Предводители родов слегка растерялись, стали коситься друг на друга, не зная, как ответить русскому послу.

Тевкелев направился к карете. Бии и батыры разделились на две группы, заняв места по правую и левую сторону от каравана. В молчании тронулись в путь вдоль берега Иргиза.

На третий день показался холм Мантюбе — он умостился среди песков, точно горб прилегшего отдохнуть верблюда. Вокруг Мантюбе раскинулись белоснежные юрты, возле них толпились люди и пристально вглядывались в медленно приближавшийся караван.

За две версты до аула караван встретили люди на белых конях и повели его за собой к южному склону. Там, чуть поодаль от других, стояли четыре нарядные юрты. Рядом с юртами замерли рослые, как на подбор, стройные джигиты. Каждый держал за края скрученные трубами ковры.

Карета остановилась, и джигиты тотчас же развернули, раскатали ковры, заигравшие радужным многоцветьем. Конец одного из ковров уперся в порог юрты, другой конец оказался как раз у дверцы кареты.

Два джигита подхватили посла под локти и понесли его к юрте, чем вызвали у его свиты крайнее изумление и любопытство. Тевкелев только тогда заметил, что Мантюбе с юга примыкает к долине со множеством прозрачных как слеза озер, будто бы у некоей небесной девы рассыпались в эту зыбкую степь бриллиантовые бусы. Среди озер, на узком перешейке, продолговатом, как коровий язык, отдельно расположился еще один аул, чьи юрты красотой и чистотой резко выделялись среди остальных. И там около каждой юрты толпились любопытные. В стороне, отдельно, держалась группа разодетых в парчу и шелк, важных и торжественных казахов. Они тоже не могли, как ни старались, скрыть любопытства и волнения: шушукались, переглядывались, тянули шеи, чтобы лучше рассмотреть этих чужих, незнакомых людей из другого рода-племени, из загадочной, неведомой страны, где все другое — и вера, и обычаи, и уклад, и природа. Посла препроводили в самую большую и красивую юрту. Она вся была застелена дорогими, ворсистыми коврами, а с ее остова и купола свисали яркие, пестрые кисти.

«Оказывается, казахи, уделяют больше внимания убранству своих жилищ, чем калмыки, — отметил Тевкелев про себя. — У них и уютнее и наряднее».

Вскоре к послу пришел ханзада в сопровождении нескольких джигитов. Один из них тотчас же принялся взбивать кумыс в огромной сабе.

Держа чашу на раскрытых ладонях, Нурали поднес ее Тевкелеву:

— Выпейте, кумыс утолит вашу жажду и снимет усталость!

Тевкелев осторожно поднес чашу к губам, сделал глоток. Напиток был приятен на вкус. Он допил чашу до дна, почувствовал освежающую прохладу во всем теле. «И кумыс у них тоже отличается от калмыцкого», — Тевкелев провел языком по нёбу.

— Эта юрта предназначается вам. Отдыхайте. Не беспокойтесь. Мы потом сами известим вас обо всем! — У Нурали была достойная, вежливая манера обращения, которая понравилась Тевкелеву. Молодой султан поднялся, откланялся и вышел.

«Господи, неужели наконец — тишина и покой?» — Тевкелев с наслаждением растянулся на перине и лежал не двигаясь несколько минут. Потом приподнялся и взглянул через открытую дверь в простиравшуюся за нею даль.

Тевкелев увидел ханзаду, который в окружении предводителей родов направлялся к аулу, расположенному среди озер. «Похоже на то, что величественная белая юрта, возвышающаяся в центре аула, и есть ханская ставка... Какое отменное место, однако, они выбрали! Озера, простор — красота!» — с удовлетворением подумал Тевкелев.

...Он не заметил, как уснул. Сколько длился его сон, он не знал, только пробудился оттого, что кто-то рядом негромко, но настойчиво покашливал. Это был башкир Таймас.

— Господин посол, хан говорит, чтобы мы сдали ваш скот пастухам, под их охрану. Как бы, мол, лихие люди не увели его...

Тевкелев согласно кивнул и не стал долго раздумывать о том, что за лихие люди могут тут объявиться. Однако сон его был нарушен. Он стал прислушиваться к тому, что делалось снаружи. Там кипела жизнь, раздавались бодрые голоса, громкий топот. Судя по всему, солдаты ставили шатры, разгружали телеги, таскали поклажу...

В тот день никто из ханской юрты не явился к Тевкелеву, только вечером принесли джигиты подносы с едой.

Когда на землю спустилась ночь, Тевкелев выбрался из юрты. Ему хотелось подышать воздухом, ощутить себя частицей этого неоглядного простора, этой земли, где ему предстояло отныне находиться и вершить дела во имя царицы и России.

Ночь была на диво светлой. Днем Мантюбе, покрытый зарослями чагира, казался темным. Сейчас, при лунном свете, холм посветлел. Дозорный на его вершине был похож на мраморное изваяние.