Николай Задорнов - Война за океан

Муравьев пригласил шкипера на завтра на обед и пожал ему руку.

Клинковстрем вышел в большом волнении, как бы чувствуя себя глубоко оскорбленным и одураченным. Его заставили в прошлом году идти на Сахалин, оставили зимовать, отняли продукты, переморили команду, судно требует основательного ремонта! И еще требуют с него честного мнения!

В кают-компании «Паллады» собралось к ужину большое общество. Тут не то, что на шхуне «Восток»: роскошная отделка, отличная мебель, сервировка, яркий свет свечей. Развешаны и разложены подарки, полученные русским посольством в Японии. Муравьева принимают с не меньшим почетом, чем японских губернаторов. Здесь привыкли к дипломатическим встречам, к приемам важных иностранных гостей и в грязь лицом не ударят.

Губернатору был представлен Путятиным секретарь посольства Иван Александрович Гончаров. Заметно было, что при этом адмирал смотрел кисло, должно быть в службу ему попался крепкий орех. Генерал поздоровался с Гончаровым сдержанно, но любезно, что и было выражено пристальным взором.

Еще на шхуне «Восток» и в Де-Кастри и даже в Кизи губернатор не раз слышал восторженные разговоры о том, что на «Палладе» прибыл автор «Обыкновенной истории». Многие офицеры почитали за счастье познакомиться с ним. Вся образованная Россия с удовольствием прочла его роман, говорили о тонкости обрисовки характеров, независимости суждений и прочили автору большую будущность.

Николай Николаевич отчетливо представлял опасность от присутствия в этих краях в такую пору писателя с именем. Он и тут все мог так же тонко подметить… Правда, говорят, что писатель на хорошей должности не опасен. Да бог весть, захочет и уйдет.

Нет, право, нельзя честного писателя разиня рот подпускать к такому сложному делу. Подлец, тот все расхвалит, что ни вели, но и похвалам его грош цена. Иное дело, если порядочный человек вдохновится! Предстояло взять быка за рога. Муравьев охотно записал бы гостя в свои союзники. Но писателю с именем, человеку самостоятельному и, видимо, самолюбивому, опасно льстить, да еще после того, как он явился на пост, где половина людей с голоду перемерла. Ведь ему не скажешь, как лейтенантам: «Много слышал о вас, представлю вас к награде!» С этим следует осторожно нащупать ахиллесову пяту.

До сих пор Муравьев умел очаровать любого, когда хотел. И он почувствовал возбуждение, как перед опасным турниром или как сердцеед в присутствии новой прекрасной дамы.

— Но почему же наш герой отсутствует? — спросил он за столом адмирала.

Не все в кают-компании поняли, о ком говорит губернатор. Кто еще может считаться героем, когда губернатор тут и тут адмирал и посол?

— Где же открыватель этой гавани Николай Константинович Бошняк?

Кинулись за Бошняком. Все заулыбались. Генерал дал новое направление общим мыслям.

— Лейтенант Бошняк еще не прибыл на фрегат, ваше превосходительство, — доложил через некоторое время адъютант адмирала, тонкий белокурый барон Криднер.

Губернатор отдал дань подвигу адмирала и «Паллады». Сказал, что идет война за океан, за открытие великих путей. Но, между прочим, он почувствовал, что, помянув о Бошняке, произвел весьма благоприятное впечатление.

За ужином Муравьев несколько раз сказал, что со временем этот край с его гаванями, как бы созданными самим богом, оживет и послужит для будущей России. Он вспомнил Америку, Канаду, Австралию, как там начинали, было еще хуже, и сейчас еще местами тяжела жизнь. Но эти края со временем станут такими же заселенными, как губернии Великороссии, особенно после того, как в России произойдут реформы, что нигде в мире нет такого прекрасного сочетания метрополии и новых земель, как у России с Сибирью и Крайним Востоком… Иногда он очень внимательно, с оттенком почтительности смотрел в глаза Гончарову и обращался прямо к нему. Но как раз в этом Иван Александрович готов был видеть попытку некоторого давления. «Я не историк!» — мог бы предупредить он губернатора.

Гончаров редко встречал людей, которые не походили на какие-то прежде известные ему типы. Судя по ужасной картине, которая открылась, когда пришли в Императорскую гавань, Гончаров ожидал от встречи с губернатором худшего.

Николай Николаевич оказался весьма своеобразной личностью, его стоило послушать и понаблюдать. Но… не утомителен ли он будет со своей необычайной энергией? Что-то тонкое, слабо фальшивое улавливало иногда чуткое ухо Гончарова в умных и в меру аффектированных речах генерала. Хотя если он и рисовался, то делал это приятно и умно, да это и неизбежно.

Впрочем, чем дальше, тем ясней было — у Муравьева слова с делами не расходятся. Он все более разогревал слушателей, мысли его свежи. Уж тут ничего не скажешь — за три года вперед начали строить на Шилке целый флот, все было готово заранее, неоднократно докладывал царю, средства нашли на месте, золота намыли. Ну, это, право, не скучно, стоит слушать! Калифорния какая-то. Как он осмелился! В наше время — и такая предприимчивость! Янки впору!

Генерал остроумен. По временам раздавались взрывы смеха.

Самым привлекательным для Гончарова было то, что генерал совершенно почти не говорил о том, что он мечтает совершить, а лишь о том, что сделано.

Сказал Муравьев и о том, что в Петербурге некоторые весьма влиятельные лица совершенно не понимают, что тут следует исполнить, и сибирскому делу они не сочувствуют и при всяком удобном случае вставляют палки в колеса. «Смело! — подумал Гончаров. — Причины гибели людей во время зимовки, оказывается, не так просты! Лишь покровительство государя дает надежду Муравьеву на успешное завершение начатого».

За его рассказами незаметно прошел ужин. Генерал был внимателен не только к адмиралу и к Гончарову. Когда все поднялись, он спросил Посьета, понравилась ли ему новая гавань, названная его именем.

Путятин отблагодарил Посьета за верную службу, назвав лучшую из вновь открытых гаваней его именем.

Константин Николаевич Посьет всегда охотно идет к Гончарову, когда тот пригласит в каюту желающих да выложит пук исписанных листков и начнет чтение про Илюшу, Илью Ильича, на излюбленную свою тему, с которой возится он все это время!

«Может же Гончаров, — думает Константин Николаевич, — совмещать служебные обязанности с писательским трудом?» Посьет полагал, что и он будет скромно трудиться в литературе, без претензий. Но получается все очень коротко. Посьет и тут смотрит на все ясно, просто, без излишних раздумий.