Николай Задорнов - Война за океан

Он понимает, что писательского таланта у него нет, и с интересом, внимательно ловит ход мысли Ивана Александровича, когда тот читает наброски. Иногда не совсем ему нравится, что пишет Гончаров, хотя положения ах как остры, картины ярки и знает Иван Александрович таких типов. Это уж его сфера!

…После ужина Гончаров, укладываясь у себя в каюте, думал о том, что в жизни у нас много бесплодной трескотни и многие способные люди превращаются в кисель, не умея взяться за дело.

Обязанности секретаря — штука немаловажная для него, не способного к этому человека, увлекающегося своими замыслами. Он не придавал особенного значения положению на службе и двигаться на дипломатическом поприще не собирался, не по нем однообразие, ограниченность в мыслях, оскорбительная временами. Но именно поэтому обязанности свои старался он исполнять с совершенной аккуратностью.

Кругосветное путешествие прекрасно само по себе и позволяет экономить, потом можно уехать за границу, на воды, лечиться и заканчивать скорей роман, который в набросках, на клочках, объехал с ним вокруг света. Кроме того, обществу нужны очерки о путешествии. Муравьев своими рассказами дал сильный толчок размышлениям Ивана Александровича о собственной жизни и об обществе в России.

В то время как Иван Александрович так рассуждал, в салоне при каюте адмирала, за картами, которые раскладывал штурманский офицер, сидели Муравьев и Путятин, похожие в этот час на коршуна и сову.

— Мы посетили великолепный порт, — говорил адмирал. Речь шла о том, где есть незамерзающие гавани.

— А что же все-таки северней корейской границы? — интересовался Муравьев.

— Безлюдье… Страна никому не принадлежит.

— А залив Посьет?

— Видимо, замерзает ненадолго.

Муравьев попросил о зимовке в Петербург не докладывать в подробностях и добавил, что ужасная катастрофа — плод нераспорядительности аянских служащих Компании, а также начальника Амурской экспедиции, но все это результат все тех же «палок в колеса». Велика вина петербургской бюрократии!

Путятин сказал, что немудрено, если в таких ужасных условиях отличные офицеры сходят с ума. «Кажется, ответный упрек…»

На другой день Муравьев и Путятин отправились на весельном катере осмотреть залив. Бухта за бухтой, одна другой обширней и удобней, открывались взору. Совершенная тишина, вход в залив удобен. Берега всюду приглубы. Любое судно швартуйся, как у мола. Залив разделяется примерно на пять бухт, языками ушедших в глубь материковых лесов.

«И эта драгоценность лежала до сих пор пренебреженная и никому не нужная! Право, это одна из лучших гаваней мира», — думал Муравьев.

Полный впечатлений, с необычайно возбужденным воображением, он взошел после поездки на борт фрегата. Предстояли торжества. На судне все сияет, строится хор трубачей, в парадной форме экипаж. Молебен, обед…

— Ваше превосходительство! — доложил Сычевский. — Лейтенант Бошняк ждет вас и просит принять по важному делу.

Бошняк в форме. Лицо его возбуждено.

— Ваше превосходительство! Простите. Я пришел сказать, что передумал. Я не поеду с вами…

— Почему?

— Вчера, когда мы говорили, я совсем забыл… о главном…

— О чем?

— О Самарге, ваше превосходительство!

— Что такое Самарга?

— Это небольшая река, к югу от залива Императора Николая. К югу от нее гавани еще более удобные. Я дал слово Геннадию Ивановичу…

— Это не имеет значения, я отменяю экспедицию на Самаргу.

— Вы так думаете, ваше превосходительство? — подозрительно спросил Бошняк.

— Вы герой, Николай Константинович. Я представлю вас к повышению и ордену! Но мне кажется, что виной всему ошибки Невельского. Он нелогично действует, он увлечен и вас увлекает на ложный путь.

Муравьев продолжал засыпать Бошняка похвалами и обещаниями. Бошняк стоял понурив голову, высокий, стройный и как бы застенчивый. Лицо его рдело все сильнее. Наконец он поднял взор. В нем были боль и горький упрек и даже насмешка.

— Нет, ваше превосходительство, — сказал он горько. — Виноват майор Буссэ…

— Майор Буссэ только мой адъютант.

— Адъютант? О нет! Он трус и негодяй! И я готов его вызвать на дуэль.

— Не шутите дуэлями, Николай Константинович, — ласково ответил Муравьев. — Мне кажется, что Николай Васильевич не-ви-но-вен!

Бошняк вспыхнул. Разговор, казалось, потерял для него всякий смысл. Но вдруг гнев охватил его.

— Если вы считаете, что Буссэ невиновен, оставив нас на голодную смерть… Впрочем, кровь не только на нем, ваше превосходительство.

— Но на ком же?!

— На мне! И… есть еще один человек…

«Он сумасшедший», — подумал Муравьев.

— Я умоляю вас, послушайте, ваше превосходительство, надо идти на Самаргу.

Когда Муравьев отпустил Бошняка, тот съехал на берег и, словно пьяный, спотыкаясь, пошел вверх по горе, потом сел на пень на краю росчисти и закрыл лицо руками.

Муравьев вызвал Сычевского и велел послать офицера с вестовым, чтобы помочь Бошняку собраться и немедленно доставить его на судно. В это время к Николаю Константиновичу, сидевшему на пне, подошли двое казаков с сундучками и с чемоданами. Видимо, они уже собрали и свои вещи и его и шли на судно. Они стали разговаривать с лейтенантом.

Муравьев поднялся на палубу. Команда фрегата была выстроена слитными рядами, сверкающими оружием. Сияли парадные мундиры многочисленных офицеров и трубы оркестра.

Путятин торжественно объявил о спуске по Амуру русской флотилии и поздравил генерал-губернатора. Иеромонах отслужил благодарственный молебен в ознаменование благополучного сплава.

Матросы разбежались по реям. Грянули салюты. «Паллада» приветствовала и поздравляла генерал-губернатора с величайшим событием. Гремел оркестр.

Клинковстрем оказался за столом вблизи генерала. За обедом, после речей и официальных разговоров, Муравьев попросил его рассказать о личном знакомстве с известными арктическими путешественниками. Клинковстрем не ожидал, что это может быть известно генералу, и был весьма польщен. Вчера он сильно переволновался, но сегодня начал понемногу отходить. Он охотно, коротко и ясно рассказал о знакомстве с полярными исследователями и заметил, что здешняя зимовка по праву должна быть более знаменита, чем подвиги Росса и Франклина, не говоря уж о его знакомом докторе Андерсене.

«Чем знаменита? — подумал Муравьев. — Что людей переморили?»

Через некоторое время губернатор обратился к Гончарову и сказал, что ему, право, стоит посетить Иркутск и задержаться там.

— Город прекрасный. Правда, дворянства нет в Сибири, да есть купцы образованные, имеют библиотеки, ведут обширнейшую торговлю, запросто ездят за многие тысячи верст, ворочают миллионами. Типы характернейшие! Есть у нас театр и институт благородных девиц, гимназия. А какая река! Вы не видели и не увидите нигде ничего подобного нашей Ангаре! Может быть, есть что-то такое в Южной Америке. Чистейший родник величиной с Волгу. Ни одна европейская река не идет в сравнение. Могучее течение, пятнадцать верст в час! А Байкал! Куда там Женевское озеро! В России не знают и не представляют, какими драгоценностями владеем мы в Сибири. А как радовалось бы сибирское общество вашему приезду!